– Заметь, на нервы они начинают тебе действовать, только когда собьются в группу. За три года жизни в Германии я очень часто встречал отличных парней, да и девушки попадались изумительные.

Роберт был вынужден согласиться. В глубине души ему очень хотелось верить, что Мак прав. И до войны, и во время ее проблема отношения к немцам настолько занимала его мысли, что победу над Германией Роберт воспринял как обретение личной свободы. Похожее чувство он испытал, когда окончил школу, где долгие годы были потрачены на поиски решения одной-единственной мучительно тоскливой задачи. Он убедил себя, что поражение отрезвило немцев. Теперь, когда его жизни уже не грозила смертельная опасность, о них можно было и не думать.

По окончании войны Роберт активно поддержал идею скорейшего восстановления нормальных взаимоотношений с Германией как в политике, так и на уровне сознания обычного обывателя. Он пил немецкое пиво и даже купил «фольксваген», хотя, помня о дремлющей в немецкой душе тяге к вселенским потрясениям, никогда не одобрил бы передачу наследникам вермахта сверхоружия – атомной или водородной бомбы. Деловых контактов с Германией у Роберта почти не было, и только здесь, в маленькой деревушке неподалеку от Граубундена, где присутствие немцев ощущалось все острее, мысли о них вновь лишали покоя. Но отказаться от ежегодных приездов сюда лишь потому, что на дорогах слишком часто встречаются машины с мюнхенскими или дюссельдорфскими номерами, Роберт не мог. Он подумывал перенести отпуск с конца февраля на, скажем, январь, потому что в последние недели февраля и начале марта, когда солнце припекало и сумерки опускались только около семи, немцы наезжали сюда толпами. Со стороны они казались настоящими солнцепоклонниками: тут и там виднелись раздетые по пояс дородные бюргеры, жадно поглощающие драгоценный ультрафиолет. Возникало впечатление, что существа эти прибыли из царства туманов, например, с Венеры и, чтобы найти в себе силы пережить еще один год в ненастном и мрачном отечестве, им необходимо впитать в себя как можно больше света и красок.

Возникшая в воображении картина развеселила Роберта, вернула ему благодушное настроение. «Будь я холостяком, – подумал он, – нашел бы себе скромную баварскую девушку, влюбился бы, и со всеми дурацкими мыслями уже давно было бы покончено».

– Предупреждаю, Фрэнсис, – послышался голос Барбары, – если ты загонишь меня здесь в могилу, то в Йеле найдутся люди, которые разыщут тебя и под землей.

– Warum haben die Amerikaner nicht genügend Verstand, – негромко, но очень внятно произнес за спиной Роберта немец без всяких признаков швейцарского выговора, – ihre dummen kleinen Nutten zu Hause zu lassen, wo sie hingehören?

Роберт с сожалением осознал, что не сможет не оглянуться, но сначала покосился на Мака: слышал ли он? Немецкий Мак немного знал, и если он разобрал фразу «Почему бы этим американцам не оставить своих потаскушек дома?», то произнесший ее мужчина был сейчас в серьезной опасности. Однако Мак продолжал улыбаться итальянской «графине». Слава Богу. Швейцарская полиция очень косо смотрела на драки вне зависимости от мотивов, их вызвавших, и Маку наверняка пришлось бы просидеть какое-то время за решеткой. Для американского офицера, проходящего службу во Франкфурте, такая потасовка имела бы весьма серьезные последствия. «Мне-то, – подумал Роберт, – грозит всего лишь нудная лекция в магистрате о злоупотреблении швейцарским гостеприимством».

Оборачиваясь, чтобы рассмотреть говорившего, он уже принял решение подойти к наглецу на вершине, сказать ему, что понял каждое слово, и отвесить пощечину. Господи, только бы ублюдок не оказался каким-нибудь гигантом!

Первые несколько секунд Роберт не мог понять, кому принадлежал голос. Спиной к нему стоял высокий мужчина, Роберт видел лишь голову и широкие плечи под черной паркой. Внушительного телосложения женщина с квадратным, рубленым лицом что-то шептала ему, но очень тихо. Выслушав ее, мужчина отчетливо и громко ответил по-немецки:

– Меня не волнует, что кто-то может понять. Пусть понимают.

Роберт ощутил возбуждение. Жаль, что до вершины не меньше пяти минут. Теперь, когда драка стала неизбежной, он сгорал от нетерпения. Не сводя глаз с затянутых в черный нейлон плеч, Роберт ждал, чтобы противник обернулся, показал свое лицо. «Интересно, – подумал Роберт, – если пощечину заменить полновесным ударом, он свалится? Принесет извинения? Захочет воспользоваться лыжными палками? На всякий случай свои тоже должны быть рядом. Да и на Мака вполне можно рассчитывать – до вмешательства полиции».

Роберт стащил толстые кожаные рукавицы, сунул их за пояс. Удар голыми костяшками куда эффективнее. Есть ли у немца на пальце обручальное кольцо?

В этот момент плотная женщина заметила взгляд Роберта и вновь прошептала что-то своему спутнику. Тот непринужденно, как бы самым естественным образом повернулся и посмотрел на Роберта в упор. Когда человек давно стоит на лыжах, он рано или поздно обязательно встречает тех, кого когда-то уже видел. Роберт понял, что кулачной потасовкой разговор на вершине не обойдется. Человека, чьи холодные голубые глаза с вызовом смотрели из-под редких белесых ресниц, придется убить.

Случилось это много лет назад, зимой тридцать восьмого года, во французской части Швейцарии. Роберту было тогда четырнадцать, в десятиградусный мороз он лежал в снегу с неестественно вывернутой ногой; за соседнюю вершину медленно клонилось солнце. Боли еще не чувствовалось, но он ощущал на себе чей-то взгляд.

Вышло, конечно, все очень глупо. В тот момент Роберта больше беспокоила не сломанная нога, а то, что скажут родители. После обеда, когда на склонах уже почти никого не осталось, его вдруг потянуло в горы, на самый верх. Сойдя с лыжни, Роберт пошел лесом, ему хотелось найти хотя бы небольшую площадку легкого, не утрамбованного другими снега. Бог знает как правая лыжа попала в сплетение корней, но его неудержимо потянуло в сторону, и, уже падая, он услышал, как в ноге что-то отвратительно хрустнуло.

Стараясь не паниковать, Роберт кое-как сел на снегу лицом к трассе, флажки которой виднелись за стволами сосен метрах в двухстах. Если повезет, кто-нибудь из лыжников может услышать его крики. Ползти к трассе он не пытался, поскольку от малейшего движения в животе возникало странное ощущение, наполнявшее рот горькой слюной.

От деревьев по снегу протянулись длинные тени, на фоне замерзшего зеленоватого неба были видны лишь отдельные, самые высокие, розовые в заходящем солнце вершины. Давал знать о себе холод, время от времени Роберта сотрясала дрожь.

«Вот здесь-то я и умру к вечеру, – подумал он. – Родители и сестра наверняка сидят в уютной кухоньке небольшого шале милях в двух вниз по склону и пьют горячий чай. Беспокоиться они начнут в лучшем случае через час-другой, а когда решат, что со мной что-то случилось, то не будут знать, где искать». Семь или восемь человек, находившихся вместе с ним в кабинке подъемника, Роберт видел первый раз в жизни и ни словом не обмолвился с ними о том, каким маршрутом собирается спускаться. В окрестностях было три вершины, у каждой свой подъемник, свое хитросплетение трасс, так что найти в быстро густеющих сумерках человека здесь почти невозможно. Он поднял голову: с востока надвигались тяжелые низкие облака. Если ночью они разразятся снегом, то его не найдут, пожалуй, до самой весны. Матери Роберт дал слово, что никогда не пойдет в горы в одиночку, и теперь его ждала расплата за невыполненное обещание.