— Да, знаю, знаю. Но то, что они делают, — ведь незаконно?

— Это не я, это ты сказал. И, Джер, есть еще кое-что. Понимаешь, если бы меня втянули в подобную историю и я не знал бы, что девочка, живая и невредимая, сейчас с тобой, то наверняка решил бы, что она умерла.

— О чем ты говоришь?

— Джер, все очень похоже на легенду, разработанную, чтобы скрыть убийство. Ее вполне могли бы сжечь в саду или типа того. Я имею в виду мошенничество со школой. Представляешь, что бы случилась, если бы Сьюзен Джеремайя заявилась в полицейское управление Лос-Анджелеса и потребовала провести расследование! Наших парней могли бы притянуть за убийство ребенка.

— Красиво, нечего сказать! — не выдержав, фыркнул я.

— Но давай ближе к делу, — одернул меня Дэн. — Если те парни тебя поймают, то против них у нас есть методы, а вот что делать с прессой — большой вопрос.

Но тут до меня дошло, что здесь возникает еще одна проблема. Я был просто ошеломлен и не знал, что и подумать.

— А вдруг ты прав и они скрывают все от Бонни, а Белинда об этом даже и не подозревает? — спросил я.

— Очень может быть.

— Бонни вызвала бы копов. Так? Бонни позвонила бы чертовым федералам, чтобы те нашли ее дочь. Так? Я имею в виду, между матерью и дочерью должна существовать связь и для Бонни нет ничего важнее дочери.

— Вполне вероятно.

— А что, если Белинда решила, что матери наплевать на нее? Дэн, тогда это многое объясняет. Да-да, именно так. Понимаешь, живет себе девочка, и вот засранец Марти делает с ней что-то нехорошее — и девочку тут же пытаются упрятать в швейцарскую школу, и наша девочка сбегает. А потом до нее доходит, что мать и не думает ее искать. Ни полиции, ничего. Очень и очень некрасиво, если можно так выразиться. И тогда девочка делает финт ушами — и наши плохие парни вычеркивают ее из сценария.

— Может, да, а может, нет. Джереми, вполне возможно, девочка в курсе. Я хочу сказать, что ей стоит сунуть два четвертака в телефон-автомат. Разве не так? Девочка вполне могла позвонить Бонни.

Действительно, разве она не звонила Джорджу глубокой ночью?

— А у нее была возможность добраться до Бонни?

— Черт возьми, она могла бы позвонить Джеремайя. Если бы захотела, то вполне могла бы постучаться в дверь соседям по Беверли-Хиллз. Могла она кому-нибудь позвонить? Нет. Если хочешь знать мое мнение, твоя Белинда отлично понимает, что происходит. И просто решила, что, так сказать, сделала их.

— Хорошо. Послушай меня. Как я тебе уже говорил, сегодня вечером я собираюсь свалить. Я уеду далеко-далеко, и мы с тобой сможем общаться только по телефону.

— Только будь осторожен, Христа ради! Ты знаешь, какими методами действует «Инкуайрер». Они под надуманным предлогом попросят дать интервью, а затем, оттолкнув тебя, взбегут по лестнице и сфотографируют ее одежду в платяном шкафу.

— Можешь мне поверить, на ближайшее время у меня не намечено никаких интервью. Я буду постоянно на связи. И вообще, Дэн, спасибо большое. Отличная работа. Ты великолепен.

— А вот ты глуп, как пробка! Если история попадет в газеты, они тебя просто распнут. Более того, они сделают Дэрила, дядю из Техаса, и Морески, ее отчима, святыми, которые нашли бедного ребенка в логове Растлителя Малолетних.

— До свидания, Дэн!

— Они придут в суд с обналиченными чеками, чтобы доказать, что платили детективам, и заявят, что легенда была разработана для ее же блага.

— Расслабься!

— И ты получишь пятнадцать лет за совращение несовершеннолетней, черт побери!

— А как же Морески?

— А что Морески? На него ничего нет. Нигде не сказано, что он к ней прикасался. И живет-то она с тобой!

— До свидания, Дэн! Я позвоню.

Я проверил и перепроверил дом. Все крепко-накрепко заперто на замок: окна, двери, вход на веранду, замок на двери в мансарду, замок на двери в фотолабораторию.

Картины, фотографии, камеры, одежда уже погружены в мини-вэн.

За исключением ее чемоданов, лежащих на белом стеганом покрывале латунной кровати.

Дорогая, возвращайся, пожалуйста, домой. Ну пожалуйста!

Я ей сразу же все расскажу. О том, что узнал. Даже о том, что Бонни, возможно, держат в неведении. Потом я скажу: «Послушай, тебе никогда не придется об этом говорить, а потому забудь обо всем. Но ты должна знать: я на твоей стороне и я здесь, чтобы тебя защищать, я смогу защитить тебя от них, если понадобится, и, наконец, дело касается нас обоих, если на то пошло. Разве ты не понимаешь?»

Она поймет. Обязательно поймет. Или нет? А вдруг она возьмет свои чемоданы и положит их в такси, которое будет ждать ее на улице, а проходя мимо меня, бросит на ходу: «Ты предал меня, ты лгал мне, лгал с самого начала».

Если бы она действительно была ребенком, если бы она была «маленькой девочкой», «сущим дитя», «малолеткой». Все было бы гораздо проще.

Но она не ребенок, и я знал это с самого начала.

Четыре тридцать.

Я сидел в гостиной и курил сигарету за сигаретой. Я смотрел на игрушки, на карусельную лошадку — словом, на хлам, который мы оставляли за спиной.

Надо бы позвонить Дэну и попросить его продать все мое барахло, нет, лучше пожертвовать сиротскому приюту или школе. Это старье мне больше не нужно.

То, что я чувствовал три последних месяца, находясь рядом с ней, и называется счастьем. Настоящим счастьем.

И меня внезапно осенило, что по своей интенсивности чувство утраты, посетившее меня прошлой ночью, было равносильно ощущению безграничного счастья, когда она была рядом. И оба чувства несли в себе испепеляющий жар, подобный страсти, что я испытывал к ней. То были те самые крайности, которых мне так не хватало до встречи с ней.

Такое я переживал лишь в далекой юности: все эти бури, бушевавшие в моей груди, до того как я сник под бременем успеха и славы. Я и не подозревал, до чего же мне не хватало настоящих эмоций.

Я будто снова стал молодым — волшебное и одновременно пугающее состояние. И на секунду я посмотрел на происходящее словно издалека и задумался над тем, буду ли я впоследствии сожалеть об упущенном — и, наверное, последнем — шансе снова ощутить радость любви и горечь разлуки. И в эту минуту, испив любовный напиток, отравленный страхом и плохим предзнаменованием, я почувствовал себя живым — живым, как никогда.

Белинда, возвращайся скорее!

Напольные часы пробили пять, а ее все еще не было. И мой страх потихоньку усиливался. В доме было темно и холодно, но я не мог заставить себя встать, чтобы включить свет.

Я еще раз посмотрел в окно в тайной надежде увидеть, что она бежит по улице от остановки метро.

Белинды все не было.