— Привет, мам.

— Как она?

— Все еще у врача.

— До сих пор?

— До сих пор.

— Ну, что он сказал насчет ее температуры?

Бренда прошла через холл по направлению к женской уборной.

— Не имею ни малейшего представления. Она все еще у него.

— Они тебе ничего не сказали?

— Они никогда ничего мне не говорят. Они говорят Вики, а Вики говорит мне. Поэтому нам придется подождать. — Бренда зашла в уборную, где ее голос отдавался эхом.

— Как долго они…

— Я не знаю, мам. — Бренда злилась на себя. Ей вообще не следовало отвечать на звонок. Такой разговор расстраивал их обеих. — Послушай, мам, я позвоню тебе, когда…

— Обещаешь?

— Обещаю. Впрочем, я попрошу Вики, чтобы она тебе позвонила, и ты услышишь все из первых уст.

— Хорошо, дорогая. Спасибо. Я буду ждать. Я отменила свой сеанс физиотерапии.

— Зачем? — спросила Бренда. — Ты не хочешь, чтобы дела с твоим коленом наладились?

— Я все равно не смогла бы сконцентрироваться, — сказала Эллен. — Кеннет всегда просит «сосредоточиться на упражнениях», а я не смогла бы этого сделать. Он всегда замечает, когда я рассеянна.

«И я должна быть рассеянной, — подумала Бренда. — Но все наоборот. Потому что я как-то неправильно устроена».

— О’кей, мам, — сказала Бренда. — Пока.

— Позвони мне, когда…

— Обязательно, — пообещала Бренда и выключила телефон. Она услышала, как смывают воду, и дверь одной из кабинок открылась. Оттуда вышла девушка. Бренда робко ей улыбнулась и сказала:

— Ох уж эти мамы!

Девушка проигнорировала ее слова, но Бренде было все равно. Однако через несколько минут, когда Бренда тоже вышла из кабинки, девушка по-прежнему была там и смотрела на нее в зеркало.

— Эй, — сказала девушка, — а я вас знаю. У вас работает Джош.

Бренда пристальнее посмотрела на девушку. Конечно. Бюстгальтер с чашечками выглядывал из треугольного выреза белой футболки. Это была та маленькая мегера из приемного отделения. Бренда посмотрела на табличку с именем. Диди. А, точно.

— Все правильно, — сказала Бренда. — Я Бренда. Я забыла, что вы знакомы с Джошем.

— Еще и как знакомы.

Бренда помыла руки и потянулась за бумажными полотенцами. Диди порылась в сумке, достала сигарету и закурила.

— Нам очень нравится Джош, — сказала Бренда. — Он прекрасно справляется с детьми.

— Наверное, вы платите ему черт знает сколько, — сказала Диди. Это прозвучало как обвинение.

— Не знаю, — ответила Бренда. — Я ему не плачу.

— Вы с ним спите?

Бренда повернулась к Диди как раз в тот момент, когда та выпустила изо рта струю дыма. Бренда надеялась, что отвращение не проявилось у нее на лице вместе с чувством собственного достоинства, которое просто не позволяло ей отвечать на такие абсурдные вопросы. Но она не могла не вспомнить тот поцелуй на лужайке перед домом. Не мог же Джош кому-то об этом рассказать?

— Вы не должны здесь курить, — заметила Бренда. — Это больница. И у некоторых пациентов рак легких.

Диди презрительно скривила рот, и Бренде показалось, что она снова в старших классах школы. Она была словно в ловушке — в женском туалете с возмущенной курильщицей, которая пыталась ее запугать.

— Ты трахаешься с Джошем, — сказала Диди. — Признай это. Или твоя сестра с ним трахается.

— Все, хватит, — сказала Бренда и выбросила использованное бумажное полотенце в мусорное ведро. — Я ухожу. До свидания.

— Он никогда не дал бы мне от ворот поворот, если бы не трахал одну из вас! — крикнула Диди, когда Бренда выходила из уборной. — Я знаю, что это одна из вас!

«О’кей, — подумала Бренда. — Странно». И, что еще более странно, она дрожала. Хотя, может, и не так уж странно, что она дрожала, — в конце концов, самый ужасный момент ее жизни был несколько похож на эту сцену в уборной. Девушка, достаточно молодая, чтобы годиться ей в студентки, обвиняла ее в недопустимых отношениях.

«Ходят слухи, что ты совершила единственный грех — если, конечно, не учитывать плагиат, — который не прощают».

«Романтические или сексуальные отношения между преподавателем и студентом запрещены. Романтические или сексуальные комментарии, жесты или намеки между преподавателем и студентом запрещены и ведут к дисциплинарному взысканию. Для штатных сотрудников никаких исключений не существует».

«Мы понимаем, доктор Линдон, что у вас были недопустимые отношения с одним из ваших студентов…»

«Недопустимые отношения» были ошибкой Бренды. Можно было бы обвинить Уолша в том, что он ее добивался, но, в конце-то концов, Бренда была профессором, а Уолш студентом, и она допустила, чтобы это случилось. В кафе «Каппинг рум» они выпивали и целовались, а на следующее утро, проснувшись, Бренда чувствовала ужасный стыд и возбуждение. Она надеялась, что Джон позвонит ей, но он не звонил, и во вторник Бренде уже казалось, будто все это ей просто приснилось. На занятии Джон сидел на своем обычном месте, окруженный девушками-студентками, каждая из которых, как теперь казалось Бренде, старалась поразить его своим интеллектом. Каждый раз, когда чернокожая Амрита высказывалась во время обсуждений, она смотрела на Джона, пытаясь определить, разделяет ли он ее точку зрения. А Келли Мур, актриса из мыльной оперы, пустила в ход все свои артистические таланты. Три Ребекки практически создали фан-клуб Джона.

— Он такой горячий, — сказала как-то одна из них. — Все его хотят.

Уолш, в свою очередь, был обезоруживающе слеп. Он и не подозревал, что сидел в аудитории среди обожавших его фанаток.

В конце занятия Бренда объявила тему зачетной работы по первой половине семестра:

— Сравните личностный кризис Кельвина Дера с личностным кризисом персонажа любого произведения современной литературы. Пятнадцать страниц.

Девушки заохали и вышли из аудитории. А Уолш остался.

Бренда посмотрела на него.

— Нет, — сказала она. — Иди. Ты должен уйти.

Он смотрел на нее так, что в ней мгновенно вспыхнуло желание. Он не сказал ни слова, просто стоял и смотрел на нее. Бренда чувствовала себя глупо из-за влечения, которое она испытывала к Уолшу и которое, к тому же, было весьма эгоистичным. Другие девушки — намного моложе и красивее ее — хотели его, но она была той, которая его получит. Бренда написала свой адрес на бумажке и всунула Уолшу в руку, а затем проводила его до двери.

— Иди, — сказала Бренда. — Я должна запереть дверь. — Она повернула голову. — Из-за картины.

Уолш не пришел ни той, ни следующей ночью, и Бренда чувствовала себя полной идиоткой. Она подумала, не был ли он двойным агентом, нанятым другими профессорами кафедры английской филологии, которые, завидуя ее высокому преподавательскому рейтингу и последовавшему за ним статусу звезды первой величины, пытались ее подставить. Или это была тщательно продуманная шутка ее студенток? В пятницу Бренда старалась не смотреть в сторону Уолша, но, конечно же, не могла от этого удержаться. Сандрин, певице из Гваделупы, удалось пронести мимо миссис Пенкалдрон коробку печенья, и, хотя девушка держала коробку на коленях, Бренда заметила ее и попросила выбросить. Сандрин неохотно поднялась и проворчала что-то на французском, отчего половина студенток засмеялись. Бренда пришла в ярость, хотя и понимала, что злилась не на Сандрин и не на Уолша, а на саму себя. Она волновалась из-за бумажки, на которой был написан ее адрес. Это был всего лишь лист бумаги, всего лишь ее адрес. Это еще ничего не означало — и в то же время означало. Бренда дала Уолшу свое согласие, она отдала ему свое сердце. Возможно, это звучало смешно, но так она чувствовала. Она положила свое сердце ему на ладонь, и что он с ним сделал? Ничего. Уолш не задержался после занятий; он открыл дверь перед обиженной Сандрин и остальными девушками, и Бренда почувствовала себя окончательно раздавленной.