Например, тройственный союз решил подчинить себе какие-то земли или город. Первым делом туда направляются три посольство. Первое — из Тночтитлана, возглавляемое какахноуцином. Он передает требования присоединение к тройственному союзу, разрешение их купцам свободно посещать эту территорию. Следующее условие — противоположная сторона обязуется поместить в своем главном храме изображение Уицилопочтли и, наконец, согласие присылать «добровольные дары». Тут же вручался список даров. Если неприятель отказывался, то глава посольства вручал местному верховному вождю щиты и копья — «чтобы вы не могли сказать, будто мы напали на вас, когда вам нечем было защищаться».

По прошествии месяца, то есть двадцати, дней прибывало новое посольство, теперь из Тескоко во главе с ачкуацином. Если и на этот раз следовал отказ, то ещё через месяц третье посольство из Тлакопана. Если им тоже не удавалось договориться, то начиналась война. Большей частью все решалось в одном решительном сражении. Вести долгую маневренную войну невозможно из-за отстутствия обоза. Боевые действия заканчивались в тот момент, когда нападавшие захватывали главный храм неприятеля. Это означало, что «справедливость восстановлена», и Уицилопочтли одержал победу на вражескими богами. Теперь побежденные отправляли посольство в Теночтитлан. Они «признавали свою вину» и просили установить над ними опеку. За «охрану» они готовы были присыласть столько-то «даров». Начинался торг, однако самым ценным военным трофеем считались пленные — их приносили в жертву.

В этом, по мысли ацтеков, сказывается великий порядок, который объединяет все живое и мертвое в единое целое. В этом источник животворящей силы. Место человека исполнять записанное предками. Они получили свои откровения от богов. На моей памяти не было случая, чтобы человека, предназначенного в жертву богам, пришлось бы тащить к жертвенному камню силой. Такова воля неба — этим все сказано. Дедушка с гордостью рассказывал мне, что давным-давно некий вождь тласкальцев по имени Тлауиколе, попавший в плен к ацтекам, был назначен в жертву Шипе. Это великая честь, её удостаиваются только славные воины. Обреченному вручают тупое или деревянное оружие, чтобы он мог сразиться с храбрейшими из ацтековов. Тлауиколе защищался так успешно, что никто из нападавших не смог одолеть его. Ацтекский правитель прервал обряд и предложил чужому вождю свободу и высокую должность в его армии. Тот согласился принять участие только в одном походе, после чего заявил, что готов лечь на жертвенный камень. Боги жаждут полакомиться моим храбрым сердцем, сказал он, пусть так и случится.

Кстати, если тебе случится попасть в руки ацтеков, тебя тоже ждет подобная участь. Они сохранят тебе жизнь до месяца «тлакашипеуалистли», что означает «сдирание мяса с человеческих костей».

Дон Эрнандо невольно поежился, а женщина между тем продолжила.

— Так повелось издавна, так жили наши предки, живем мы. Это всегда казалось справедливым… Нужно очень много перестрадать, чтобы усомниться в подобном порядке вещей. Понимаешь, я не хотела, чтобы с меня живой сняли кожу… Меня всю жизнь убеждали — ты должна испытывать радость оттого, что твоей плотью насытятся боги. Но я её не испытывала. Я боялась, я тряслась от ужаса, наконец решила, что это несправедливо. Почему все несчастья сыплются на мою голову? Кто в этом виноват? Спасением было слово Христа. Патер Ольмедо объяснил, что человеческие жертвоприношения — страшный грех, они противны природе человека. Однако эта истина не сразу открылась мне — я не могла понять, зачем богам оказывать помощь людям, хранить мировой порядок, если те не будут питать их кровью жертв? В ту пору я буквально места себе не могла найти, жила чувством мести и любви к тебе. Я сразу почувствовала твою истинную сущность, пусть даже ты и смертен. Ты был способен разрушить Теночтитлан, и я должна помочь тебе. Но жажда мести не лучшее состояние души, так объяснил мне патер Ольмедо. Он был прав. Однако испанцы тоже оказались жестоки. За кусок золота они готовы на все. Ты исключение среди своих соотечественников, и стоит тому же Педро де Альварадо добраться до моего родного Паинале, он там камня на камне не оставит.

Голос Малинче дрогнул, глаза расширились. Она указала рукой на выход.

— Свет Христова учения настиг меня ночью… Дева Мария пришла ко мне во сне после бойни в Чолуле. Кровавая слеза стекала у неё по щеке… Я разрыдалась, бросилась на колени. Санта Мария приблизилась, погладила меня по волосам и вдруг заговорила. Ясно так выразилась на науатль… Понимаешь? На моем родном языке: «Уймись, дочка. Я прощаю вину твою в погибели тысяч заблудших душ. Все вы дети мои, за всех страдал Христос, но ни за кого он не в силах принять решение. Он может подсказать, направить, указать путь, но заставить поступать по совести — нет. И не надейся!.. Каждый волен действовать по замыслу своему, по хотению, по страсти. Каждый волен грешить и каяться. Ему отмщение, он воздаст».

Индеанка неуклюже сползла на пол, встала на колени и принялась взахлеб молиться. Она часто осеняла себя крестным знамением. Латынь в её устах звучала неправильно, с ошибками в ударениях и падежах — дон Эрнандо оторопело отмечал все погрешности. Видно, выучила «Отче наш» на слух — эта мыслишка ещё успела скользнуть в его сознании, затем, подчиняясь неодолимому влечению, он встал рядом с ней, глянул на крест в углу комнаты и, склонив голову, в такт с голосом невенчанной жены забормотал: «…да святится имя твое, да приедет царство твое… Амен».

Утром за завтраком дон Эрнандо, не глядя на Малинче, неожиданно спросил.

— Значит, считаешь, что мне не удастся обратить Мотекухсому в христианство.

— Нет, милый. Он, конечно, мелкая душонка, но все же не мразь. Все-таки он — государь, он — ацтек. Если бы его можно было оставить в покое, он, возможно, когда-нибудь уверовал бы в Христа, но в нынешних плачевных обстоятельствах вряд ли.

— Это мы ещё посмотрим, — задумчиво ответил дон Эрнандо.

* * *

С того дня золото потекло к нам сначала по каплям, в виде подарков частных лиц, затем ручейками как подношения от различных городов верховному владыке Мотекухсоме, вступившему, как утверждала официальная точка зрения двора тлатоани, в непростые и долгие переговоры с послами великого заморского владыки. Затем золото обрушилось лавиной, сдержать которую было невозможно… Его количество производило ошеломляющее впечатление, но я добился своего, удержал людей от разрушительного безумия, которое охватывает цивилизованного человека при виде золота.

Во дворце не оказалось подходящего помещения, чтобы складывать поступающие сокровища — я приказал складировать его в одном из внутренних дворов — там, где присылаемые изделия переливали в бруски. На дворе неуклонно росли три штабеля, скоро они превысили высоту человеческого роста. Люди привыкли к ним, и пост возле этих груд считался самым утомительным. Во дворе днем и ночью горела плавильная печь.

Занялись мы и строительством бригантин, способных ходить по озеру Тескоко. Парусное вооружение и необходимые железные части были доставлены из Веракруса, где комендантом после гибели Эскаланте был назначен Гонсало де Сандоваль. Вот в ком я нашел верного друга и помощника. Был Гонсало человек видный — представительная фигура, белокурые, ниспадающие на плечи волосы, борода, завившаяся золотыми колечками… Он был храбр и разумен и что очень важно — осторожен. Однако в нужный момент умел и решительность проявить. Появившись в Веракрусе, он сразу навел порядок среди гарнизона, в котором после нападения ацтеков, начались панические настроения. Первым делом Гонсало возвел виселицу и гауптвахту, затем объявил о раздаче служащим в Веракрусе причитающейся им доли, после чего смутьяны унялись.