«Об этом даже думать не стоило», – написал кто-то еще.

А потом начало происходить что-то странное – что-то, чего не случалось с Жюстин в ночь ее катастрофы. Насчет строчки начал спорить между собой целый хор голосов. Некоторые защищали меня. Люди начали кружить над той журналисткой, как крачки на пляже. Я твитнул ей и спросил, могу ли написать ей личное сообщение и разъяснить, что я подразумевал под этими фразами. Она согласилась. Так я и сделал, добавив, что надеюсь, что с ней все в порядке и что она не чувствует критики с моей стороны. Она ответила в довольно приятном тоне. Затем люди начали твитить, что, написав ей в личку, я начал «менсплейнить», так что я стремительно ретировался.

Позиции начали ужесточаться. Учитывая, что все, чего я хочу от жизни, это чтобы все были разумными, я счел это стрессовым моментом. Мой мини-шейминг заставил меня всю ночь просидеть в номере отеля в Миннеаполисе, не смыкая глаз, и поскольку моя книга исследует, как осуждение может сказаться на психическом здоровье личности, на утро я твитнул, что даже мой мини-шейминг сказался на моем.

«Хватит ныть», – прилетел ответ.

Как выразилась Хизер Маллик в «Торонто стар», «в Твиттере боль человека, подвергшегося осуждению, считается ничего не значащей, чуть ли не смехотворной и часто доставляет одно удовольствие».

* * *

Вообще-то, сейчас Жюстин правда была в порядке. Но четырьмя неделями позже – в середине мая – сорокасемилетнего израильского госслужащего, мужчину по имени Ариэль Рунис, обвинили в расизме. Темнокожая женщина пыталась перевыпустить паспорт в тель-авивском отделении. Позже она написала на своей страничке Фейсбука, что сотрудница не разрешила ей встать в отдельную очередь для людей с маленькими детьми. Белых пропускали, а ее нет. Она пожаловалась начальнику, Артэлю Рунису, который грубо отмахнулся от нее.

«Я рассказала ему, что произошло в действительности, – написала она, – и что я чувствую дискриминацию по отношению к себе из-за цвета кожи. Я сказала ему, что моему ребенку нужно сменить подгузник, что малыш просил меня сходить с ним в туалет и что все, чего я прошу, – это чтобы ко мне относились так же, как и ко всем другим матерям, которые пришли в тот день в офис, не более того. Но и не менее.

Он сказал, что если я жалуюсь на дискриминацию, то должна “убраться от него подальше”. Все это случилось на глазах у десятков людей. Я пыталась. Я правда пыталась, но капнула одна слеза, потом другая и, может, еще несколько, которые я пыталась скрыть. Мой сын, которому пять лет, успокоил меня и попросил, чтобы мы ушли».

Ее постом на Фейсбуке поделились семь тысяч раз.

В ответ на это Ариэль Рунис тоже опубликовал пост на Фейсбуке. «Всего два дня назад моя жизнь была безоблачной, – писал он. – Но каждый [шер на Фейсбуке] – это заостренная стрела, которая пронзает мое тело. Все, чего я достиг за долгие годы труда, просто исчезло, как по росчерку пера, испарилось. Годами я работал и создавал себе имя, имя, которое сегодня является синонимом самого гнусного из терминов – расизма. Такой отныне будет моя судьба».

Он опубликовал послание. А потом приставил к голове пистолет. Его тело нашли через несколько часов.

Безусловно, диапазон оскорблений в отношении женщин куда отвратительнее тех, что направлены в адрес мужчин, но способность восстанавливаться после осуждения в социальных сетях, по всей видимости, не зависит от гендера. (Пока я пишу это, появились сообщения, что трое мужчин-клиентов «сайта изменщиков» Эшли Мэдисон покончили с собой, когда хакеры опубликовали их личные данные. «Извлекайте урок, учитесь на своих ошибках, – написали хакеры. – Сейчас вам стыдно, но вы с этим справитесь». К тому моменту, как вы это прочтете, уверен, число самоубийств только увеличится, поскольку хакеры опубликовали 34 миллиона имен. Иногда кажется, будто мы с большей готовностью посмотрим, как человек покончит с собой, чем переживем один скучный день в соцсетях.) Как-то раз я попросил мужчину, подвергшегося порицанию – чья история в итоге не вошла в книгу, – описать, как он чувствовал себя в моменте. Он ответил: «Еще хуже, чем когда отец избивает тебя до полусмерти».

– Все эти оскорбленные мужчины, – сказала мне подруга, – хотя бы примерно понимают, через что нам пришлось проходить годами.

Внезапно белые мужчины вроде меня стали ощущать нечто похожее на то, с чем женщины и люди с другим цветом кожи сталкивались уже давно: объективацию. (Что своего рода прогресс). Я вспомнил кое-что из того, что мне сказал Майк Дейзи: «Мне раньше никогда не выпадал шанс стать объектом ненависти. Самое трудное – это не ненависть. Это быть объектом». Я в точности понял, что он имел в виду.

* * *

Меня ложно обвиняли в расизме люди, которые считали, что я приравнял изнасилование к увольнению, и я уже было начал сам ложно обвинять себя в том, что почувствовал необходимость ввязаться в практически каждый развивающийся мутный скандал и занять контринтуитивную позицию. Становилось только хуже. 12 июня я прочитал в «Гардиан» следующее:

Какая невероятная история, подумал я. Такая сложная и загадочная. Что привело ее к тому, чтобы выдавать себя за темнокожую? Может, у нее психическое заболевание. А может, нет. Может, она относится к цвету кожи так же, как трансгендерные персоны к гендеру. А может, нет. У меня была тысяча вопросов. Какой была ее семейная жизнь? Была ли она хорошей главой для своего филиала Ассоциации? Если да, то есть ли разница, что она выдавала себя за темнокожую? Может, и да. Я понятия не имел, насколько была разница. Любимый вопрос журналиста – «почему». «Почему» открывает двери в новые миры.