Внутри прятался старинный купеческий особнячок без номера, без опознавательных табличек. Ни в одной адресной книге этот дом не числился, ни на одной карте не был обозначен.

Трехэтажный особнячок, снизу каменный, сверху деревянный, удивительно контрастировал с грубым серым бетоном забора. Он был отлично отремонтирован, выкрашен яркими красками, казался сказочным теремком, пряничным домиком. На фоне бирюзовых стен лиловые витые колонки, розовые резные наличники. Крыша зеленая, как майская трава, с выбеленными кирпичными трубами. Оконные стекла отмыты до блеска, за ними видны горшки с геранью, кружевные занавески. Летом в небольшом палисаднике перед крыльцом цвели маргаритки, по всему периметру забора пышно разрастались кусты сирени.

Зимой кусты стояли до пояса в сугробах, пространство двора аккуратно расчищалось от снега. Каждый раз, сворачивая за угол, ныряя в узкий туннель между стеной и забором, нажимая кнопку звонка у калитки, Карл Рихардович надеялся, что никто не откроет. Но надежда таяла через несколько секунд. Скрипел снег, тихо звякали ключи. Калитка открывалась бесшумно, петли и замок были хорошо смазаны.

В проеме возникала одна и та же фигура, зимой в телогрейке, летом в порыжевшем матросском бушлате нараспашку. Слышалось сухое покашливание, сиплый фальцет произносил:

– Здравия желаю, товарищ доктор.

– Доброе утро, Кузьма, – неизменно отвечал Карл Рихардович.

Было трудно определить не только возраст Кузьмы, но и его рост, цвет глаз, волос, черты лица. Он сутулился, подгибал колени. Зрачки тонули в глубоких глазных впадинах. Плоские щеки и раздвоенный тяжелый подбородок покрывала густая ржавая щетина. Никогда Карл Рихардович не видел Кузьму гладко выбритым или с нормально отросшей бородой. Зато усы свои Кузьма холил, красил в черный цвет, расчесывал специальной щеточкой, чтобы выглядели точно как у товарища Сталина.

Кузьма жил в пряничном домике, исполнял обязанности сторожа, истопника, уборщика, дворника. Под телогрейкой он всегда носил портупею, кроме пистолетной кобуры, к ремню была прицеплена кожаная сумка с набором слесарных инструментов.

Пока шли к крыльцу, доктор увидел в углу двора, под шиферным навесом, хлебный фургон и новенький шоколадный «бьюик». По широкой дороге, покрытой тонким слоем утреннего снега, тянулись следы нескольких пар ног, не только обутых, но и босых. По сторонам двери стояли два красноармейца в форме внутренней охраны НКВД.

– Вот, товарищи бойцы, доктора веду, – сообщил им Кузьма и осклабил в улыбке темные редкие зубы.

Бойцы ничего не ответили, скользнули по лицу Карла Рихардовича равнодушными взглядами, отвернулись.

Внутри дома слышались странные звуки. Мерное постукивание, поскрипывание, мычание. Карл Рихардович снял шапку, пальто, размотал кашне.

– Сегодня, это самое, троих доставили, – прошептал Кузьма, доверительно подмигивая и помогая надеть белый халат. – Везут их сюды, падл троцкистских, двурушников, прям как в санаторий, здоровьице проверяют, давленьице, рост-вес, сердечную деятельность. Какая же это сердечная? Вражеская их деятельность, едрена вошь. А тута им нате-извольте, ванна горячая, белье свежее, питание калорийное, все по высшему разряду, за их-то шпионство, понимаешь.

Звуки затихли, потом усилились, мычание переросло в однообразный унылый вой. Карл Рихардович направился к лестнице, хотел подняться на второй этаж, но Кузьма остановил его, взял за локоть.

– Не-е, товарищ доктор, приказано вам сюды, Григорь Мосеич велел вас весть сюды.

«Сюды» означало просторную комнату за широкой двустворчатой дверью, бывшую купеческую гостиную с изразцовой печкой, лепниной на потолке. В углу поблескивал вишневыми лаковыми боками рояль, рядом на этажерке стоял патефон. Рояль, этажерка, да еще оттоманка, обитая цветастым ситцем, остались от старых домовладельцев. Все прочие предметы обстановки были завезены год назад, зимой тридцать шестого, после тщательного ремонта здания.

Вдоль стены сверкали чистыми стеклами белые медицинские шкафы, рядом стояли столы: лабораторный с микроскопом, аптекарскими весами, спиртовками и операционный, новейшей модели, с рычагами регулировки высоты. Из-под него торчала больничная каталка, обтянутая клеенкой. Возле печки, за китайской ширмой, прятался канцелярский стол, довольно облезлый, с латунным овалом инвентарного номера.

Центральное место занимало зубоврачебное кресло, но бормашины при нем не было. В кресле полулежал длинный худой мужчина, одетый в нижнюю грязную фуфайку и подштанники. Руки и ноги, пристегнутые ремнями, дергались так сильно, что тяжелое кресло тряслось и скрипело. Корпус выгибался дугой, обритая голова прыгала на подголовнике. Мужчина выл, кричать он не мог, изо рта торчал кляп.

За канцелярским столом сидел маленький худощавый брюнет в белом халате, писал что-то, низко склонившись, не обращая внимания ни на мужчину в кресле, ни на вошедшего доктора. Длинная, густо смазанная бриолином челка свисала до кончика носа и подрагивала в ритме движения пишущей руки.

Дипломированный врач, выпускник Тифлисского медицинского института, пламенный большевик Григорий Моисеевич Майрановский еще недавно заведовал токсикологической спецлабораторией Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ). Лаборатория занималась изучением ядов и разработкой противоядий. Григорий Моисеевич обожал яды, знал о них все и пытался создавать новые, более надежные, удобные в применении, имитирующие картину естественной смерти и не оставляющие следов в организме.

Ему требовалась зарубежная научная литература, он бесстрашно совал свой нос куда не следует, вынюхивал подходы к сверхсекретным разработкам, которые вел сверхсекретный спецотдел НКВД. В результате был уволен с занимаемой должности, исключен из партии «за развал работы спецлаборатории и попытку получить доступ к секретным сведениям».

В ожидании неминуемого ареста Григорий Моисеевич успел настрочить жалобу в ЦКК, в которой откровенно поведал о своих специфических научных изысканиях. Из ЦКК последовал приказ немедленно восстановить тов. Майрановского в партии. Сотрудники НКВД явились к нему, но не арестовали, а пригласили работать в секретной «Лаборатории Х» при 12-м отделе.

Майрановскому выделили удобное здание, особнячок на 2-й Мещанской, который прежде использовался для конспиративных встреч с секретными сотрудниками. В качестве «лабораторного материала» Майрановский получал заключенных, приговоренных к высшей мере наказания.

Поставкой заключенных ведал Василий Михайлович Блохин, начальник Комендантского отдела административно-хозяйственного управления НКВД. Майрановский передавал ему в устной форме заявки. Блохин подбирал людей требуемого возраста и телосложения. Молодые, старые, худые, полные, здоровые, больные доставлялись в особнячок на 2-й Мещанской в полное распоряжение Майрановского. Когда они умирали, Блохин подписывал акт об исполнении приговора.

В ходе опытов Майрановский обнаружил, что некоторые вещества не убивают, а развязывают язык. Испытуемый болтает без умолку, не контролируя себя. Это вдохновило Григория Моисеевича на поиски «таблетки правды».