Аналогичные условные антропоморфные чучела из веток березы или маленького деревца под названиями «гостейка» или «кума» (также «семик», «сад», «куст», «венок», «столб») часто встречаются в семицко-троицкой обрядности [см., например, сводку источников: Виноградова 2000, с. 186]. Иногда название мотивируется элементами праздничного действа, например, исполнявшейся при шествии песней. «„Волузем“. Ну, вот берёзку нарядют тряпками, бумажками, конфетами и ходют по силу – эт „волузя“. Да. Вот на Троицу травки в дом носют. Около дому ставют кустики, а по селу „провожают вёсну“. Да. „Волузя“ – она наряжена тряпками, конфетами, всем. И вот одна несёт, песни поют, в гармошку играют. [Песни] всяки старинны пели. А потом разоряют, где кончаицца [село], на каком конце – или на нашем, или наверху там. Оне к нам, а мы к ним ходим…» [ЛА СИС, с. Юлово Инзенского р-на Ульяновской обл.].

При этом само троицкое чучело может называться «березкой» [Шейн 1898, с. 355, Пермская губ.]. «В семик вечером девки наряжаются и идут в луга завивать венки на березках. В троицын день после обеда девушки и парни идут в луга – водить хороводы, петь песни, играть и т. д. Девки-сироты ходят из хоровода на кладбище, на могилы родителей, реветь и причитать; с кладбища – опять в хоровод. Вечером парни ломают березку и украшают ее лентами и платками: каждая девушка отдает им ленту из своей косы, „косоплетку“. На березку же надевают и венки, свитые в семик. Потом парни несут березку в село, на пруд. Процессия останавливается на мосту. Здесь происходит выкуп ленточек: каждая девушка просит свою, парни не дают, „ломаются“ (заставляют проплясать, поцеловаться с кем-нибудь и т. п.). Когда все ленты розданы, березку бросают в воду. Тогда же девушки бросают в воду [венки?] и при этом загадывают: выйдет ли она нынче замуж, будет ли жива или умрет и т. п.» [Зеленин 1898, л. 39]. В данном описании ленты, которыми украшается березка, напрямую соотносятся с участвующими в обряде девушками. С выкупом этих лент связан и ключевой для данного обряда эпизод бросания березки в реку. Мотив выкупа в данном случае связан не с мотивом похищения, как это обычно бывает, например, в свадьбе, а с одариванием, своеобразным символическим обменом с парнями. В других случаях – обмениваются платками, ожерельями, поясками с подругами, с которыми «кумятся», причем и в этом случае вещи возвращают через неделю или две после «кумления». «В Петровские заговины размениваются теми вещами, коими поменялись во время кумовства»; «в Духов день венки развивают на том же месте, где их завивали, и тут же размениваются теми вещами, которыми поменялись в семик во время кумовства» [Волков 1852, с. 369–372].

Нередко сочетание куклы с деревцем: ее обычно прикрепляют к ветвям или вершине [Корепова 1982, с. 88]. Аналогичные манипуляции характерны и для купальской обрядности [Тавлай 1986, с. 157, Брестская обл.].

Обряд «крещения кукушки» состоял из развернутой церемонии ее похорон и последующего угощения участниц обряда и, иногда, приглашенных ими мальчиков или парней – см. илл. 88, гробики, употреблявшиеся при «похоронах кукушки» [Бернштам 1981]. «И вот мы из клочков платочек ей сделаем, сарафанчик сошьём или платьице. И делали гробок такой маленький из щепы, и клали у гробок, накрывали – как человека хороняли. Накроем её марлечкой какой-нибудь – тогда тюлев тоже не было, из газеты всё делали – и несём её, где место определили мы „похоронить“ её… Мы у вершину носили, бывала – у нас назывался Маков Верх. Она, вершина, без кустов была. Да. Там колодезь был ключевой очень хороший. И мы туда носили „кукушку“ эту. Придём, местечку выберем. Могилку роем. Опускаем её туда, посидим и зароем как следываеть – с крестиком, всё. ‹…› Ну, и всё. Понесём, „схороним кукушку“ и начинаем вот тогда „крестить“. Приходим, жарим яичницу. Тогда вина не было, морсу какого-то наведём. Ну, яичницу жарим и „крестим кукушку“. Ну, и водички этой выпьем из варенья из какого или ещё из чего, да и всё!..» [ЛА МИА, д. Дешовки Козельского р-на Калужской обл.].

Илл. 88

В ряде случаев «крещение кукушки» сочеталось с «кумлением» девушек и не включало в себя церемонию «похорон». «Вот второе воскресенье от Паски у нас называлось „кумение“. Собирались девчата, ребята, идём на луг. И вот берёзовые ветки свивали в дуги такие [=около метра]. Берёзки вот наломаем и согнём дуги, штуки четыри: так вот рядушком [втыкали концами в землю друг напротив друга, чтобы образовался квадрат], чтобы пролезть нам было хорошо. И пролазили. Ага. И вот одна оттуда ползёть, как вот парень мой сейчас сидить, а я отсуда. Встречаемся, она поползёть суда, а я туда. А уже када выйдем, тогда через „дуги“ „кумовьями“ называлися: „Я твоя кума!“ Я „кума“ её зову, и она меня „кумой“ зовёть. Да, „кумилися“ с подругой. Если я с ней дружу, то уже мы „кумовья“! Конечно. И менялися вещами: бусами (раньше бусы носили), лентами там или платком – чем угодно. Вот тогда мы меняемся, „кумимся“. Платки отдавали (вот головные платки): она мой, а я её повязую. Ну, а от ребят большинство хоронились. А подходит Вознесенье, тут „кукушку хоронють“. Мы опять идём на луг, там варили кашу, яичницу жарили девчата. Ну, каторые ребята узнають, всё равно придуть. Опять делаем дуги, наряжаем их и размениваемся, кто у кого чёо брал. И когда уже на „кукушку“-то это разменяемся, тогда уже мы не кумовья… А „кукушку“ не „хоронили“ никогда. Все вместе на пятачок придём, попляшем, поиграем – и домой!..» [ЛА МИА, с. Касьяново Ульяновского р-на Калужской обл.].

О том, что «крещение» в данном случае имеет брачную символику, свидетельствует и использование этого термина для обряда второго дня свадьбы у немцев, и употребление его в одном ряду со свадебной терминологией в русских говорах. Например, при шутливом приглашении помочь в довивании основы на навой предлагали «поехать в крёстные (вар.: в кумовьё)» или «пойти в сватья (вар. в свахи)», «ехать на свадьбу»: «Коли самой нельзя довить основу на навой, мама, бывало, крикнёт: „Ну, девки, кто поедёт в крёстныя?“ Я не раз издила: крепко держусь за конець плетня, а мама под станом подтягиваёт меня к навою»; «Соседка смиялась: „Не придёшь ли ко мне в кумовьё?“»; «Я обходилась без „свах“: навяжу к концю плетня подпояску и довью основу одна» [Громов 1992, с. 63, Мантуровский и Макарьевский р-ны].

Поскольку название «крестить (кстить) кукушку» встречается на гораздо более обширной территории, в т. ч. там, где обряд уже редуцирован, можно предположить, что редкие версии развернутого обряда «крещения» (не только в христианском смысле, но и в смысле испытания – ср. боевое крещение), фиксирующиеся в окраинных зонах ареала распространения, отражают более раннюю версию обряда «похорон кукушки». В Борисовском р-не Белгородской обл. «кукушку» могли купать в реке, выбирая при этом «кума» и «куму» (мальчика и девочку): «Когда крестят, тогда уже „кум“ и „кума“. Тада яе [=„кукушку“] ‹…› разбирають, покупають, помирують, яе волосычка тут-то вырежуть и усе. В воду бросають „кум“ и „кума“, „отец“ и „мать“. А тады же „матери“ отдавають эту куклу» [Журавлева 1995, с. 24]. В Глуховском р-не Сумской обл. «старые рассказывали, тую кукушку несут соттулева, с лесу, тетекают, как дитя вроде, а потом подруга с подругою какого парня увидют: „Кум, пойдем, кукушка просить, чтоб батьком быў“. – „За то, что кумом назвала, ты моя кума будешь“» [Там же, с. 26]. В Поволжье встречаются случаи кумления при имитации «крещения» кукол. «Это вот когда в детстве-ти играли: в куклы, и всё. Куклы делали, „крестили“. Завёртывали их в одеялочки. И называли „кумовья“: „Ты будешь кума“, – тут. Говорили, что вот „крестить“. И „кумовьёв“ назначали. Там не то что мол кто-то, а куклы: „Это вот кум будет!“ И вот играли так…» [ЛА СИС, с. Первомайское Инзенского р-на Ульяновской обл.].