Разумеется, в итоге имеет значение именно тот специфический способ, каким сочетаются и подпитывают друг друга абсолютная и относительная стратегии. Интересно, что использование новых технологий настолько высвободило излишки рабочей силы, что возрождение абсолютных стратегий для обеспечения прибавочной стоимости стало более ощутимым даже в развитых капиталистических странах. Возможно, еще более неожиданным было то, каким образом новые технологии и координирующие формы организации обусловили возрождение домашних, семейных и патерналистских трудовых систем, которые Маркс был склонен рассматривать как уклады, которые будут либо выдавлены из бизнеса, либо доведены до такого состояния масштабной эксплуатации и бесчеловечной каторги, что их не потерпят при передовом капитализме. Возрождение потогонок в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, надомной и «удаленной» работы, а также бурный рост неформального сектора трудовых практик во всем развитом капиталистическом мире в действительности являет собой весьма печальный взгляд на, казалось бы, прогрессивную историю капитализма. В условиях гибкого накопления все это выглядит так, как будто альтернативные системы труда способны существовать бок о бок в одном и том же пространстве таким образом, что капиталистические предприниматели могут выбирать между ними по собственной воле (см. табл. 9.1). Один и тот же дизайн футболок могут делать крупные фабрики в Индии, производственные кооперативы в «Третьей Италии», потогонки в Нью-Йорке и Лондоне или семейные системы труда в Гонконге. Эклектика трудовых практик выглядит почти таким же признаком нашего времени, как эклектика постмодернистских философий и вкусов.

Однако вопреки различию контекста и специфических характеристик приведенных примеров, в марксовом описании логики капиталистической организации и накопления присутствует нечто совершенно обязательное и актуальное. Новое прочтение его объяснений, содержащихся в «Капитале», задевает за живое определенным стимулом для осознания. В книге Маркса мы обнаруживаем и те способы, какими фабричная система может пересекаться с системами производства на дому, в мастерской и с ремесленной системой, и то, каким образом резервная промышленная армия мобилизуется в качестве противовеса силе рабочих по вопросам как трудового контроля, так и уровня заработных плат, и то, как интеллектуальные силы и новые технологии используются для уничтожения организованной мощи рабочего класса, и то, как капиталисты пытаются поощрять дух конкуренции среди рабочих, одновременно постоянно требуя гибкости планирования, распределения и подхода к производственным задачам. Мы также вынуждены принимать во внимание то, каким образом все это создает возможности, а заодно опасности и сложности для представителей рабочего класса именно потому, что капиталистам становится все сложнее устанавливать контроль над образованием, гибкостью и географической мобильностью, как только они появляются у рабочих.

Даже несмотря на то что нынешние условия отличаются от прошлых во многих отношениях, несложно разглядеть то, каким образом инвариантные элементы и отношения, которые Маркс определял как фундаментальные для любого капиталистического способа производства, по-прежнему просвечивают сквозь все пустословие и эфемерность, столь характерные для гибкого накопления, причем во многих случаях еще более ярко, чем прежде. В таком случае является ли гибкое накопление чем-то большим, нежели дешево приукрашенной версией той же, что и обычно, старой истории капитализма? Это было бы слишком простым заявлением, в котором капитализм рассматривался бы внеисторически, в качестве нединамичного способа производства, тогда как все (включая явные основания, заложенные Марксом) свидетельствует о том, что капитализм является постоянной революционной силой мировой истории, силой, которая все время переформировывает мир в некие новые и зачастую совершенно неожиданные конфигурации. Гибкое накопление оказывается по меньшей мере именно некой новой конфигурацией и в таковом качестве требует от нас пристального рассмотрения его проявлений с надлежащим вниманием и серьезностью при одновременном использовании тех теоретических инструментов, которые разработал Маркс.

Я уже утверждал, что начиная с 1973 года определенно произошло масштабное изменение во внешнем облике капитализма, даже несмотря на то что лежащая в основе этого процесса логика капиталистического накопления и его кризисные тенденции остались теми же самыми. Однако необходимо выяснить, являются ли эти сдвиги во внешнем облике предвестниками рождения нового режима накопления, способного сдерживать противоречия капитализма на протяжении следующего поколения, или же они предвещают ряд врéменных решений и тем самым представляют собой лишь переходный момент в громыхающем кризисе капитализма конца ХХ века. Вопрос о гибкости уже находился в фокусе определенного рассмотрения. Представляется, что в настоящий момент относительно него возникают три масштабные позиции.

Первая из них, которую первоначально поддерживали Майкл Пайор и Чарльз Сейбл [Piore, Sabel, 1984], а затем в целом приняли некоторые последующие авторы, заключается в том, что новые технологии открывают возможность для воссоздания трудовых отношений и производственных систем на совершенно ином социальном, экономическом и географическом основании. Пайор и Сейбл рассматривают параллель между текущей конъюнктурой и упущенной благоприятной возможностью середины XIX века, когда крупномасштабный и фактически монопольный капитал вытеснил мелкие фирмы и бесчисленные маломасштабные кооперативные предприятия, обладавшие потенциалом разрешения проблемы промышленной организации, следуя в направлении децентрализации и демократического контроля (фигура прудоновского анархизма приобретает здесь угрожающие размеры). Много говорилось о «Третьей Италии» в качестве примера этих новых форм рабочих кооперативных организаций, которые, будучи вооружены новыми децентрализованными технологиями управления и контроля, могут успешно интегрироваться с господствующими и репрессивными формами организации труда, характерными для корпоративного и международного капитала, и даже ниспровергать их. Это благодушное представление о формах промышленной организации разделяют не все (см., например, [Murray, 1987]). В данных новых практиках присутствует и много регрессивных и репрессивных моментов. Тем не менее у многих складывается ощущение, что сейчас мы находимся в точке некоего «второго промышленного разделения» (цитируя название книги Пайора и Сейбла) и что эти новые принципы локации радикально трансформируют облик капитализма конца ХХ века. Возрождение интереса к роли малого бизнеса (а это очень динамичный сегмент начиная с 1970 года), новое возникновение потогонок и всевозможных неформальных видов деятельности, а также признание того, что все это играет важную роль в современном экономическом развитии даже в наиболее передовых из индустриализованных стран, и попытка отслеживать быстрые географические сдвиги в занятости и экономических успехах породили массу информации, которая, как кажется, подкрепляет это представление о значительной трансформации того, каким образом функционирует капитализм конца ХХ века. И на правом, и на левом флангах политического спектра действительно возникла обширная литература, в которой присутствует стремление изображать мир так, как будто он находится в полноводном потоке подобного радикального разрыва во всех перечисленных измерениях социально-экономической и политической жизни, и никакие старые способы мышления и действия более неприменимы.