от языческого общества в образе жизни. Они хотели быть не от мира сего, хотя и оставались в мире. Христианская церковь, со своей стороны, в лице некоторых представителей ее, старалась поддерживать это направление и таким образом зарождалось зерно монашества. Уже «Пастырь» Ерма (II в.) различает двоякую нравственность: высшую и низшую; первой могли следовать лишь немногие, вторая составляла общее требование. Климент Александрийский требует от христианского мудреца, чтобы он отличался от простых христиан не только высшим познанием, но и высшей, вполне бесстрастной стоической добродетелью и господством над всеми чувственными состояниями; Климент склонен был смотреть на тело, подобно Платону, как на гроб и узы души. Еще далее идет ученик его Ориген. Кто делает только то, что повел ено, тот есть еще не ключимый раб, но кто делает более, только тот называется добрым и верным рабом». С такими же воззрениями встречаем писателя III-го века из Александрийской школы Иракла. Этот последний аскетическую жизнь считает единственным признаком, который отличает новозаветное домостроительство спасения от ветхозаветного.

«Что принесло нового, спрашивает он, учение Единородного? Какое новое благо даровало оно человечеству? О страхе Божием, о зависти, о корыстолюбии уже говорит и Ветхий Завет. Что нового остается, как не введение безбрачной жизни?»

В особенности этот пункт о важности безбрачия для христианина с необычайной ревностью проповедывался отцами и учителями церкви еще до времен монашества. Так, св. Иустин в первой апологии с особенным удовольствием выставляет перед язычниками то, что он может указать многих между христианами старцев и стариц, которые всю жизнь прожили, пребывания в девственности; он желает как можно большего распространения целомудрия между христианами, указывая на пример Христа и доказывал – замечательный аргумент – что Христос потому и родился от Девы, чтобы положить предел для чувственной похоти. Другой апологет Афинагор также ревностно защищает безбрачную жизнь. Он говорит: «У нас можно найти многих, которые состарились, оставаясь безбрачными, в надежде, что они теснее соединятся с Богом». Ориген, со своей стороны, так высоко ценил безбрачную жизнь, что даже оскопил себя еще в ранней молодости. Заслуживают внимания стремления вышеупомянутого нами Иракла доказать на основании Священного Писания необходимость безбрачной жизни для христианина. Он старается доказать, что апостол Павел дозволил брак лишь только из опасения перед слабостью человека и что собственно он был проповедником безбрачия. Он пользуется для своей цели также притчей Спасителя о 10 девах и выводит отсюда, что следовательно только безбрачные примут участие в небесном царствии. Такие рассуждения отцов и учителей Церкви в духе аскетизма не могли не действовать сильно на умы современного им общества, когда оно и само, в силу стремлений как можно более отделиться от общества языческого, наклонно было к подобным же идеям.

Но при всем том первые века христианства не могли породить и развить жизни монашеской. Еще многое не благоприятствовало появлению монашества. Аскетизм первых веков не мог перейти в монашество, в полное порвание связей с миром, в решительное презрение к нему, прежде всего потому, что еще слишком живы были примеры не аскетического отношения к жизни, какие имели место в Апостольской церкви.

Первоначальный исторический образ христианства с его необычайной жизненностью еще не отошел в область преданий. Еще слишком был в памяти пример женатых апостолов, чтобы безбрачность могла восторжествовать над жизнью брачной. Климент Александрийский, различавший, как мы видели, нравственность христианского мудреца от общей христианской нравственности, однако же, борется еще против отвергающих брак в силу свежих, живых еще воспоминаний о жизни Апостолов. «Будут ли, говорит он, порицать и Апостолов? Петр и Филипп рождали детей; Филипп выдал замуж дочерей; сам Павел не усумнился в одном послании приветствовать свою жену (?), которой он не водил с собой для большего удобства в служении» (Евсев. III, 30). История жизни Самого Христа еще не стала тогда предметом отвлеченного изучения, она была живым образцом, предметом как бы непосредственного восприятия. В это время так сказать фактический Христос не затенялся Христом идеальным, не земным, божественным. Для всех памятно было, что Христос, высший образец верующих, не был ни членом монашеского общежития, ни анахоретом. Он не жил аскетом, но был совершенннейшим образцом среди мира. Он вращается в обществе своих учеников и учениц; Он является в домах своих сродников и друзей, в Кане и Вифании; Он не избегает брачных торжеств, разделяет печаль по умершем друге, садится за один стол с грешником и мытарем; Его бедность и безбрачие не суть чисто аскетические – бедность Его вытекала из уничижения, которому Он должен был подлежать, безбрачие же обусловливалось Его неземной природой. Итак, нам кажется, что факты жизни апостольской и жизни Самого Христа на первых порах исторического христианства препятствовали христианскому аскетизму превратиться в монашество.

Во-вторых, сама историческая почва, на которой сеялось слово Евангельское, не совсем была подготовлена для идей монашеских. Это было Иудейство и Римский языческий мир. Ни то, ни этот не слишком благоприятствовали строгому аскетизму. Иудейство вообще, за исключением немногочисленного класса назореев, весьма высоко ставило жизнь брачную; мысль о плотском рождении Мессии давала особенную цену чадородию, и бесплодие почиталось стыдом или даже проклятием. Римский мир языческий далеко не был аскетом. Задатки монашества в Риме представляли лишь весталки; но посмотрите, какое было ограниченное число их; их было всего шесть. Весталками становились девочка от 6 до 10 лет, которые совершали служение богине поддержанием св. огня в продолжение 30 лет. Но после этого они снова возвращались к обществу и могли вступать в брак. Поэтому неудивительно, если из среды христиан первенствующей церкви даже возвышались оппозиционные голоса против аскетизма. Вот что рассказывает Евсевий из эпохи II-го столетия, свидетельствуя тем, как далеко была церковь того времени от монашества. Евсевий (V, 3) говорит: «Один из мучеников, заключенных в тюрьму, некто Алкивиад, вел жизнь самую строгую, и прежде всего не употреблял в пищу ничего, кроме хлеба и воды. Когда же он старался продолжать такую жизнь и в темнице, то Атталу, другому исповеднику, было открыто, что Алкивиад поступает нехорошо, не употребляя в пищу тварей Божиих и через то подавался повод к соблазну прочим. Алкивиад, рассказывает историк, повиновался; стал вкушать без разбора всякую пищу и благодарил Бога; ибо мучеников не переставала блюсти благодать Божия, Сам Дух Святой был их советником». Это свидетельство чрезвычайно важно; оно показывает, что оппозиция шла не из какой-нибудь распущенности нравов, нет, она велась во имя Духа Святого, во имя Самого Бога. С точки зрения тогдашнего христианского общества аскетизм должен был быть принадлежностью разве только людей глубокой учености, философский настроенности;