На лице Вэньцзуна промелькнуло неодобрение. Голод в Шаньтуне двадцать пять лет назад – это трудный вопрос. Многие отрицали его начало, отрицали его тяжесть, когда он все-таки начался. Некоторые до сих пор считают, что Лу Чэнь его преувеличивал, преследуя свои цели в войне фракций, чтобы дискредитировать своих противников у власти.

Есть пределы терпению императора, а она – женщина, которая слишком смело говорит о вещах, которые считают выше ее понимания. Она снова опускает голову. Если бы она была другим человеком, возможно, она бы оделась по-другому, воспользовалась бы его добротой другими способами. «Возможно, я бы даже позволила искалечить себе ноги, – с горечью думает она, – чтобы заставить их всех заботиться обо мне, ухаживать за мной».

– Иногда, – задумчиво говорит император Катая, – бывает наоборот. Иногда мир должен удалиться от человека.

Он поднимается, очень высокий мужчина. Это знак того, что они свободны, большинство из них.

Шань, и певица, и с десяток других людей, в том числе наследник, как она заметила, покидают павильон и идут, в сопровождении охраны к разным воротам по чисто подметенным, извилистым дорожкам сада, который является сокровищем мира.

Есть государственные дела, которым должен уделить свое внимание (недолго и неохотно) император.

Ее песня, написанная самыми старательными мазками кисти, лежит на письменном столике в павильоне, рядом с картиной, изображающей осеннюю ветку сливы, которую нарисовал сам император. «Он больше художник, чем император», – однажды услышала Шэнь слова какого-то человека, сильно пьяного.

Она до сих пор не понимает, было ли ошибкой подарить ему это «цы». Наверное.

В сопровождении телохранителя Шань шагает к воротам, ближайшим от поселка клана. Она всегда ходит пешком, хотя все остальные уселись в портшезы с двумя носильщиками, чтобы их отнесли, куда надо. Она понимает, что это считают показным поступком, не подобающим женщине. Однако ее отец ходит пешком, поэтому и она ходит.

У нее промелькнула мысль, что думает шагающий рядом телохранитель об этом; если у него есть какие-то взгляды, то, вероятно, он считает ее пешую ходьбу недостойной.

Местность перед ними поднимается вверх, там сооружены поросшие лесом холмы, деревья для них привезли издалека. Дорожка вьется между ними, как по долине, к далеким воротам. Она слышит пение птицы: это соловей, несмотря на прохладный осенний вечер. «Далеко от дома», – думает она. Здесь растет бамбуковая рощица, потом одно из сандаловых деревьев с юга. У них чудесный запах.

Дорожка делает поворот, и открывается вид на еще один камень, с правой стороны, выше роста Шань, одинаковый в ширину и в высоту, изрезанный и изрытый, словно вечностью или богами. Они проходят мимо. Иногда она останавливалась посмотреть на него, но не сегодня, ей слишком о многом надо подумать. Телохранитель бросает на нее взгляд. На нем мундир стражника города Ханьцзинь. Охранники меняются. Она не следит за этим. Теперь впереди фруктовые деревья и цветы, хотя их сезон закончился. Ветер дует с севера, холмы густо поросли деревьями, листья на некоторых из них меняют цвет. Погода хорошая.

Она думает о поэте, вспоминает коридор в доме Си Вэньгао, позднюю ночь, праздник пионов много лет назад. Она была такой юной, взволнованной тем, что находится среди великих людей вместе с отцом, и обещанием предстоящей жизни.

В темноте того коридора он обернулся и посмотрел назад, когда она его окликнула. Она хотела, чтобы он пришел к ней. Впервые она хотела мужчину. Он постоял мгновение, потом отвернулся и ушел прочь, что делает ему честь.

Она думает о желании, и о молодости, и о слухе, который дошел до нее сегодня утром, насчет ее мужа, но в этот момент телохранитель кладет ладонь ей на руку, что ее шокирует.

– Стойте! – говорит он. Это не просьба.

Он крепче сжимает ее руку, потом рука толкает Шань вниз, сильно, она падает на колени. Телохранитель становится перед ней, снимая со спины круглый щит. Потом он тоже опускается на колени, заслоняя ее своим телом. Все это происходит очень быстро. Он смотрит вверх, она не видит из-за него дорожку впереди.

Он громко произносит ругательство, грубое, поднимает щит.

И в него со стуком впивается стрела.

Шань вскрикивает от испуга, телохранитель тоже кричит, гораздо громче:

– Стража! Сюда! Убийца!

В Гэнюэ повсюду расставлены стражники. Разумеется, ведь здесь находится император. Несколько человек подбегают сзади и со стороны южных ворот. Ее телохранитель остается на месте, заслоняя ее щитом, своим телом. Шань видит древко и оперение стрелы, воткнувшейся в щит.

– Что? Почему? – спрашивает она. – Зачем кому-то…

– Там! – кричит ее телохранитель, указывая вправо, на искусственные холмы над дорожкой. Там растут сосны, зеленые. Они останутся зелеными всю зиму. Укрытие для того, кто захочет среди них спрятаться.

Другие стражники быстро реагируют. Это гвардия императора. Тут служат самые лучшие воины империи, они охраняют императора.

Шань видит, как они бросаются прочь, бегут, рассыпаются в стороны и карабкаются на холм справа. Среди деревьев есть тропинки, эти рощи стригут и убирают.

Ее телохранитель остается впереди нее. Двое других теперь стоят сзади, тоже охраняя ее. Другие бегут к павильону, где находится император со своими советниками, принимает решения по важным вопросам.

Раздаются крики, голоса возбужденных людей. Шань чувствует, как сильно бьется ее сердце.

И кое-что еще. Она смотрит вверх, на холмы. И ничего не говорит, послушно стоит неподвижно на коленях между напряженными, настороженными мужчинами. Другие пробегают мимо, взволнованно кричат. Она понимает, что сейчас надо подумать.

Краем глаза, из-за тела телохранителя, она мельком видела полет стрелы, которая сверкнула в солнечном свете, когда летела вниз из леса. Она прилетела не с правой стороны от дорожки.

Самой худшей частью длинного и трудного дня – уже наступила ночь – для первого министра Катая было понимание того, что чувствует сейчас его сын в осеннем холоде, когда луна светит в окно.

Конечно, он не мог хорошо разглядеть лицо Сеня – этот возрастной недостаток отчасти стал причиной его ухода с поста при дворе, – но он знал своего сына и знал, что именно только что сделал, своими собственными руками. И хотя Сень тщательно следил за своим лицом (всегда следил), в комнате, где они вместе трудились все эти годы, возникла новая атмосфера.

Должно быть, невероятно трудно провести жизнь, помогая своему отцу, незаметно выполнять сыновний долг (и быть незаменимым), но молчаливо понимать, каким будет твое собственное будущее, а затем узнать, в течение одного дня, полного потрясений и быстрых перемен, что в этом будущем ты все-таки не станешь первым министром после того, как отец покинет свой пост, осыпанный наградами, и уедет домой.