Эрихтоний учредил главный праздник в честь Афины – Панафинеи, отмечавшийся каждые четыре года. Установление этого религиозного торжества совпадало с постройкой храма Афины (строителем его называли Эрихтония) и установкой в нем деревянной статуи богини. В благодарность за все это Афина научила царя впрягать в колесницу коней, так что он считался изобретателем квадриги[167]. Само имя Эрихтоний и окружавшие его хтонические существа змеи – свидетельство того, что афиняне мыслили своих предков автохтонами, т. е. рожденными от своей же земли, не чужеземцами.

Согласно аттическим преданиям, Эрихтония, поскольку его сын Эрисихтон скончался юношей, сменил Кранай – выходящий из горы источник, осмысленный легендой как дух этой горы (или ее герой). Без воды нет жизни, и, втекая в бесплодную каменистую равнину Аттики – Педию, Кранай ее оплодотворяет. Так Педия превратилась в жену Краная, родившую от него трех дочерей: Крану, Кранихму и Аттиду. Основа «cran» в имени первых двух дочерей – свидетельство того, что они сохранили отцовскую водную природу. Имя третьей дочери трудно объяснить, используя какие-либо греческие параллели, но это и есть Аттика, которая, таким образом, представлялась не просто географическим наименованием, а героиней, дочерью источника и равнины.

Кранай стал царем, поскольку в памяти обитателей Аттики не сохранились имена первых ее правителей. Имя его было извлечено из легенды о начале Аттики, когда ее обитатели назывались кранаями. Ко времени Краная афиняне относили Девкалионов потоп. Однако, сообщая о нем, никто не говорил об уничтожении первоначального населения полуострова бушующими водами потопа и заселении его какими-либо новыми людьми, ибо введение такого сюжета нарушало предание об исконности населения Аттики.

Пятым в ряду афинских царей считался Пандион, имевший двух дочерей: Прокну и Филомелу. Время тогда было суровое. Фиванский царь Лабдак из Кадмова рода тревожил Аттику набегами, разоряя селения и уводя скот. И решил Пандион заручиться поддержкой фракийского царя Терея, находившегося тогда с отрядом воинов в Афинах. В мегароне царского дворца, сидя у пылающего очага, они обговорили условия союза, который должен был быть подкреплен браком, и ударили по рукам.

Отправился Пандион в девичью и объявил старшей дочери, что она отдана в жены фракийскому царю и должна отправиться с ним во Фракию[168].

Зарыдала Прокна, которая не помышляла о замужестве, тем более с диким фракийцем, сыном кровавого Ареса, и бросилась в объятия любимой сестры.

На следующее утро Терей увез девушку. Через десять лун она родила очаровательного младенца, которому счастливый отец дал имя Итис. Сын был единственным утешением Прокны, но и он не мог заменить ей родины.

Лет через пять после рождения Итиса она обратилась к мужу с просьбой или отпустить ее на какое-то время в Афины, или привезти погостить Филомелу.

Терей выбрал второе и вскоре отплыл в Афины. Пандион пригласил гостя во дворец, где познакомил его с младшей дочерью. С первого взгляда на девушку фракиец воспылал к ней любовью. Излагая просьбу Прокны, он вложил в нее такую страстную убежденность, что тесть не мог отказать зятю, тем более что и Филомела, тосковавшая по сестре, также просила отца отпустить ее.

Оказавшись во Фракии, Терей повел Филомелу не во дворец, а в покрытые лесом горы, где поселил ее в хижине пастуха, которая стала для девушки темницей. Там же он силой и угрозами сделал Филомелу возлюбленной. Никто в лесу не услышал крика и стонов обесчещенной девушки. Но она верила, что боги услышат ее мольбу, и продолжала к ним взывать, призывая наказать негодяя. Тогда варвар связал Филомелу и, вырезав у нее язык, крикнул:

– Теперь можешь сколько хочешь жаловаться своим богам.

Вернувшись во дворец, он объяснил Прокне, что не смог выполнить ее просьбу, так как Филомела умерла. Прокна от горя потеряла сознание. Очнувшись же, не могла найти себе покоя.

Между тем Филомела, жившая мечтой о мести, стала думать, как известить сестру о случившемся. Сделав вид, будто смирилась со своей судьбой, она знаками показала насильнику, что хочет заняться рукоделием. Терей, ничего не подозревая, принес в хижину ткацкий станок и шерсть.

Филомела принялась за привычную ей работу. В Афинах они вместе с сестрой ткали и славились как лучшие мастерицы. Она изобразила на ткани гавань Фалерона с видневшимися вдали очертаниями акрополя, отплывающий корабль и на его палубе себя в радостном оживлении. Далее она вышила гористый берег Фракии, тропинку, ведущую в лес, и Терея, тащившего ее за руку. На третьем изображении девушка выткала себя связанную и Терея, отрезающего ей язык.

Когда поблизости послышались блеянье овец и лай сторожевых собак, Филомела выбросила покрывало через решетку, закрывавшую окошко хижины.

Покрывало подобрал царский пастух и, увидев, как оно прекрасно, решил отнести в дар царице, которую видел много раз в слезах.

Приняв из рук пастуха подарок, Прокна с первого взгляда догадалась, что случилось с Филомелой. Она спросила пастуха, где он нашел покрывало, и тот, выведя ее во двор, показал направление, в котором находилась избушка.

Оставшись одна, царица дала волю слезам и горю. Когда же слезы иссякли, ее сердце наполнилось холодным гневом. Она возненавидела супруга и готова была на все, чтобы покарать его невиданной карой. Искусно скрывая от Терея ярость под притворной нежностью, она дождалась времени, когда фракийцы отмечали праздник Диониса.

– Разреши мне присоединиться к вакханкам, – обратилась она к супругу. – Если я покажу свою преданность великому богу Фракии, он даст нам еще детей.

Эти соображения показались Терею разумными, и он не заподозрил, что присоединение к праздничному шествию – это лишь способ удалиться из дома.

Подражая вакханкам, раздирающим на себе одежды и испускающим вопли, Прокна вбежала в лес. Там она внезапно крикнула: «Кабан! Кабан!» – и бросилась в сторону. Это не удивило женщин, ибо каждая из них, узрев какого-нибудь зверя, устремлялась за ним в погоню и, настигая, разрывала на части. Правда, большей частью доставалось оленям. «Никто еще не гнался за кабаном! – мелькнуло в разгоряченном вином мозгу вакханок. – Но она царица и поэтому храбрее нас». Вскоре вакханки напали на след оленя и в яростной погоне за ним забыли о Прокне.

Она же отыскала избушку, в которой томилась Филомела, и отбила тугой наружный засов.

Сестры бросились друг другу в объятия и долго рыдали.

– Перестань! – молвила наконец Прокна, и глаза ее загорелись гневом. – Пусть теперь Терей поплачет кровавыми слезами.