Вот и она. Она внутри него, я чувствую.

Паника. Моя паника.

Я понимаю это по тому, как дрожит его голова в моих ладонях, по запаху кислого пота, пропитавшего его волосы, я слышу это в его судорожном дыхании. Я понятия не имею, сколько времени проходит. Может, часы, а может, микросекунды.

Я даже сочувствую ему. Я точно знаю, где он сейчас: я пропадал в этой шахте столько раз, что и не счесть. Я бью его кирпичом по затылку. С остекленевшими глазами, он резко падает вперед.

— Пит. — Я оборачиваюсь и вижу Ингрид, которая стоит в дверях моего дома с вылезшими на лоб глазами. — Что ты с ним сделал?

— Я не знаю, — отвечаю я.

Но я знаю. Я передал ему свою панику, я заразил его ею, и меня медленно осеняет… Как всегда.

Мне тошно, и я чувствую свою вину перед ним, но какая-то часть меня захлебывается восторгом от этой силы, а другая часть из самой глубины смотрит на мои окровавленные руки и думает, что в следующий раз выйдет лучше.

«Нужно практиковаться», — шепчет мне голос Бел.

Заткнись.

Ингрид быстро шагает вперед и открывает дверцу машины. Она нащупывает под мышками обмякшего мужчины телефон и пистолет и проверяет пульс.

— Хм, — задумчиво произносит она. — Он может проснуться в любой момент. В багажнике есть буксирный трос. Возьми и свяжи его, ладно?

Я повинуюсь, а она убегает и возвращается, сминая в руках какую-то темную ткань, и засовывает комок в неподатливый рот шпиона. Я перевязываю его тросом, и он сонно шевелится. Ингрид раздумывает, не врезать ли ему снова, но отказывается от этой мысли и только проверяет его дыхание.

Я все-таки не могу не спросить.

— Ингрид?

— Да?

— Это мои носки у него во рту?

— Первое, что попалось под руку, — оправдываясь, отвечает она.

— Но… у меня ноги сильно потеют.

Она пожимает плечами и направляется обратно в дом.

— Извини, — шепчу я бессознательному шпиону, — за носки. — Темная кровь блестит у него в волосах и на шее. — И… за все остальное.

Я поворачиваюсь и бегу за Ингрид.

Она стоит у подножия лестницы, спиной ко мне. Длинные тени, отбрасываемые уличным фонарем, ползут к ней по паркетному полу. Я автоматически тянусь к выключателю, но отдергиваю руку. Все двери из прихожей открыты, кроме той, что ведет в гостиную. На ручке темнеют отпечатки пальцев.

— Второй агент? — спрашиваю я.

— Да.

— В гостиной?

— Да.

— Ты его… — я делаю шаг к двери.

— Пит! — она все еще стоит ко мне спиной, и ее голос звенит, как натянутая струна арфы. — Не надо, пожалуйста. Он… мне пришлось… — она судорожно глотает воздух, а потом успокаивается. — Я не хочу, чтобы ты его видел. Не хочу, чтобы ты так обо мне думал.

Я опускаю руку. Не открывая двери, я ныряю налево, в прачечную, роюсь под стиральной машиной. Нашарив то, что искал, я вытаскиваю на божий свет допотопный ящик с инструментами. Ингрид, тихая как мышка, топчется за спиной.

— Подвал, — говорю я.

Мы с топотом спускаемся по голым деревянным ступенькам к двери маминого кабинета, запертого на кнопочный кодовый замок.

— Ты знаешь комбинацию? — спрашивает Ингрид шепотом.

— Нет.

— Знаешь хотя бы, сколько там цифр?

— Вроде бы шесть.

— Господи, Пит! — сердится она. — Это же миллион комбинаций. Как только наблюдатели, которых мы с тобой сейчас вырубили, доложат обстановку, фирма направит сюда своих костоломов, так что сомневаюсь, что у нас есть время на «грубую силу». Поправь меня, если я ошибаюсь.

— Ты ошибаешься.

Я роюсь в ящике с инструментами в поисках отвертки и молотка. Вклинив отвертку в щель между дверью и косяком примерно в шести дюймах от пола, я заношу молоток и со всей дури опускаю его на отвертку. Из-за сильной отдачи я чуть не роняю эту чертову штуку из рук, но продолжаю наносить удар за ударом. На четвертом дерево разлетается в щепки. На пятом — петлю срывает с дверной рамы. Еще полдюжины ударов, и я избавляюсь от второй петли. Руки ноют так, словно я провел целый час, вцепившись в стиральную машину, включенную в режиме интенсивной стирки, но еще пару ударов спустя между дверью и косяком образуется проем, достаточно широкий, чтобы протиснуться в него.

— Вот это да. — Ингрид смотрит широко раскрытыми глазами.

— Есть грубая сила, и есть грубая сила.

Шутка фиговая, но Ингрид все равно смеется, и ее смех заразителен, и вот мы уже хохочем, и наш смех заполняет тесный бетонный подвал, прогоняя мой страх. Однако это длится недолго, и когда звук нашего хохота затихает, остается только одно.

Только попробуйте войти сюда. Конец истории. Можете уходить из этого дома. И никогда больше не возвращаться.

Даже сейчас это наставление давит на меня тяжким грузом. Я крадусь вперед полушагами.

Почему, мама? Что ты так скрывала?

Мы по очереди протискиваемся в проем.

Кабинет точно такой, каким я его помню: шаткий письменный стол с одной червивой ножкой, на столе ничего, кроме лампы и ноутбука, белые полки с плотно утрамбованными черными блокнотами, по двадцать штук на полке, корешок к корешку, как летучие мыши в пещере. Ингрид недовольно смотрит на них.

— У нас нет времени просмотреть их все, — говорит она.

— Это и не обязательно.

Я чувствую эхо маминых рук на своих плечах, они уводят меня к столу в тот момент, когда я собирался посмотреть… куда?

За дверь.

Я поворачиваюсь назад, лицом туда, откуда мы пришли. Еще больше черных блокнотов плотно прижимаются к дверному косяку, как доли выдающегося маминого мозга. Ингрид хватает один из них. Я другой. Детальный набросок аксона; убористые заметки о нейромедиаторах; зачеркивания и повторения; доводы на полях, написанные разноцветными ручками, но только ее узким, угловатым почерком. Я откладываю блокнот и достаю другой. На обложке наклеена фотография какого-то морского червя, а на следующих страницах — МРТ его мозга. Мама обвела кружочками различные участки коры головного мозга. Я вижу слова: «Распределенный или локальный?» — и рядом нацарапано: «Реакция жертвы». По позвоночнику пробегает внезапный холодок.

Я откладываю блокнот и беру другой. Ингрид уже листает пятый. Я смотрю на нее, и она отрицательно качает головой. В моей груди поселяется удушливое чувство, и я не знаю, разочарование это или облегчение. Я смотрю на часы. Мы здесь уже четыре с четвертью минуты. Сколько времени остается до того, как опергруппа 57 спустится по этим ступеням?