— Возмутительно! Я даже не успел толком ничего сказать, более того, меня тоже макнули носом в… невежество. Я чувствую себя дураком! Да даже не вызвали свидетелей…

— Обещаю, господин Раскал, мы найдем для вас дело, где вы сможете сверкнуть своим красноречием и коварством, — заверил адвоката дядюшка, покинувший свое место. — Думается, у нас тяжб будет еще немало. Поправки поправками, но человеческое сознание можно изменить лишь, увесистой затрещиной. Дураков и негодяев на наш век еще хватит.

И пока он всё это говорил, я потянула вдову за руку, и когда она встала, тепло обняла ее. Где-то за спиной слышались тяжелые шаги Пьепа, и голос его адвоката, что-то говорившего о протесте. Всё это было сейчас малозначимо. Душа моя ликовала, и строки письма к государю складывались в голове сами собой. Но писать его я буду позже, а сейчас нужно было отпраздновать нашу первую безусловную победу, подаренную нам с легкой руки неверного любовника, желавшего загладить свой грех тем, что было мне дороже всех прочих подарков.

— Повелеваю признать поправки и уточнения, внесенные в закон о коммерсантах, их деятельности и наследовании. Считать их действительными… Уже считают, — буркнула я, пропустив уже хорошо знакомый мне абзац в указе государя, который дал мне Дренг сразу по окончании судебных слушаний, когда мы вышли из Дворца юстиции.

В тот момент вникать в каждое слово я была не в силах, слишком велик был мой восторг. Но позже, когда вернулась в поместье и осталась в одиночестве, то достала указ и начала его подробное изучение. Впрочем, прежде я сделала другое важное дело – написала благодарственное письмо королю, в нем же уведомила о своем желании отправиться в Тибад. Письмо вышло суховатым, скорей официальным, чем личным посланием.

Во-первых, эмоции уже успели улечься, а во-вторых, как бы там ни было, но даже столь важное деяние было стратегическим ходом умного и расчетливого человека, умевшего оборачивать во благо даже неприглядные поступки. В данном случае, он подвел изменения в законодательстве под слушание дела «Хандель против Пьепа», зная, как важен для меня удачный исход. Более того, я была уверена, что судья Доммер получил личные указания от государя, а Дренг выстроил сценарий процесса, уж больно эффектна была развязка.

Когда казалось, что начинаются сложности, когда появилась тревога и сомнения в успехе, его благородие, выдержав мучительную паузу за изучением документов, одним ударом обрушил чаяния Пьепа. К тому же удовлетворил все требования Солиды, абсолютно все. Всё это было нарочитым и подозрительным. Потому, немного отойдя от щенячьего восторга, я устроила допрос Дренгу.

— О чем вы? — возмутился пройдоха.

— Откройте мне ваши тайны, — задушевно протянула я, глядя в глаза королевскому фавориту. Мы как раз сидели в ресторации, где праздновали победу, и я, склонившись к уху Дренга, добавила: — Будьте со мной откровенны, Олив, или я поделюсь с государем, что вы безропотно приняли мой поцелуй…

Он отстранился, округлил глаза и с фальшивым потрясением вопросил:

— Вы меня шантажируете?

— Именно, ваше сиятельство, шантажирую, бессовестно и беспринципно. Так что же?

— Моя вера в чистоту человеческой благодарности уничтожена навсегда, — фыркнул он, и я улыбнулась своей самой милой улыбкой. — Ну, хорошо, я вынужден покориться вам, маленькая негодница. Да, я успел переговорить с его благородием, и что с того? Мне хотелось, чтобы он верно построил процесс. И только!

— Я так и знала, — удовлетворенно ответила я. — Вашу руку не узнать сложно.

Слушание и вправду теперь выглядело узаконенным фарсом, однако итог был слишком знаменателен, чтобы не признать его важности. В иное время, еще до всей этой мерзкой истории, я бы висела на шее короля и покрывала его поцелуями. А сейчас, когда это было лишь тактическим ходом, а не признанием необходимости перемен, моя радость была велика, но не настолько, чтобы всё забыть и спешить во дворец с распростертыми объятьями. Потому я ограничилась письмом, написанном достаточно сдержанно.

А вот уже после того, как мой посланник повез письмо государю, я раскрыла указ и начала его изучение. К концу я уже не была столь воодушевлена, как прежде, потому что поправки оказались не безусловными и таили под собой оговорки. Они значительно умерили накал восторга и заставили недовольно поджать губы. И было от чего!

Бедным вдовам и женщинам, которые решили бы начать свое дело, прежде необходимо было встретиться с комиссией, которая должна была дать заключение о признании способности соискательницы заниматься коммерцией. Безусловно, я была согласна с тем, что не каждая дама сумеет быть коммерсантом, как, впрочем, и не каждый мужчина. Это тоже был своего рода талант. У кого-то есть сметка, у кого-то только фантазии. И кому-то, кто переоценит свои силы, управитель был необходим, чтобы не оказаться на грани нищеты, а то и вовсе в долговой тюрьме. Но!

Но в порядочности человеческой натуры я уже давно разуверилась, а потому понимала, что тот ушлый управитель, компаньон или родственник, сумеет повернуть дело выгодной ему стороной. Никто не даст гарантии, что в комиссии не окажется мздоимца, которого можно подкупить и не позволить женщине взять управление в свои руки. А отсюда следовало, что поправки, хоть и позволяют женщинам самим вести коммерческое дело, но тут же и ограничивают ее в возможности это сделать.

Постучав пальцами по столу, я ударила ладонью по указу и решительно объявила:

— Вот уж нет. Мы не оставим бедняжек наедине с корыстолюбцами и сомнительными выводами комиссии людей, которым безразлично будущее тех, кто к ним обращается. У нас будет комитет, куда эти женщины будут приходить прежде, чем обратиться в комиссию. И там будут люди, обращенные в нашу веру, ответственные, беспристрастные и честные. Именно так.

Откинувшись на спинку кресла, я умиротворенно вздохнула и, уместив локти на подлокотниках, соединила ладони. Настроение, едва помрачневшее, вновь улучшилось, и я улыбнулась своим мыслям. Но, уже спустя пару минут, поднялась из-за стола и, потянувшись, развернулась, и мой взгляд упал на коллекцию оружия, висевшего на стене отцовского кабинета. На уста мои скользнула ухмылка и, подойдя к оружию, я вытащила из ножен шпагу и обернулась к столу. А после сделала выпад, и острие клинка ткнулось в королевский указ:

— Туше, Ваше Величество, — объявила я и легко рассмеялась.

— Признаю поражение и сдаюсь на милость победителю.

Охнув, я стремительно обернулась к двери и едва не выронила из руки шпагу, потому что в открывшейся двери стол тот, кого я менее всего ожидала увидеть. Он короткое мгновение смотрел на меня, после галантно поклонился и произнес:

— Могу ли я просить о великой милости, госпожа воительница?

— Смотря, что вы желаете просить, — осторожно ответила я.

— Всего лишь составить мне компанию на конной прогулке, — ответил король, а после и вовсе опустился на одно колено и склонил голову. — Или же довершите дело и проткните мое сердце. Оно столь измучено, что более не в силах биться вдали от вас, моя госпожа.