– Тихо, Анечка, не нужны нам тут помощники, – хрипло сказал он, до боли прижав её своим телом к стене.

Спасительная тумбочка была всего в каком-то метре от неё, но от самой мысли о борьбе Аню сковывал страх. Что будет дальше? Он её изнасилует. Если она не будет сопротивляться – он просто изнасилует её. И всё. Хотя стоп! Какое там всё? Это будет не обычное изнасилование. Она ведь, дура, сама наплела ему про интерес к сексу по жёсткому. Аня на мгновение представила картину с Таней, только с собой в главной роли, и чуть не потеряла сознание от ужаса. Господи, нет! Он не оставит в ней живого места. Она должна сопротивляться.

Приняв это решение, Аня почувствовала, как вдруг вернулись силы, и попыталась как-то извернуться, чтобы ударить Третьякова ногой в пах, но он так тесно прижимал её слегка разведенные ноги своими, что этого никак нельзя было сделать.

– Ты что думала, маленькая сучка, что со мной можно поиграть? Думала – я какая-то игрушка?

Убедившись, что скованная ужасом жертва не может пока ничего предпринять, Третьяков, не ослабляя давление, высвободил одну свою руку и поднял бюстгальтер, полностью оголив упругую грудь. Аня истерично взвизгнула и рванулась, но он предугадал это, и её порыв был задушен в зародыше, а звук голоса так и не смог вырваться куда-то дальше его ушей.

– Перестань сопротивляться, – хрипло советовал он, в то время как его рука снова стала рыскать по её шелковистой коже. – Это бесполезно. Я знаю все ваши сучьи приёмы лучше вас самих.

Он возбуждённо дышал, пока больно облапывал её грудь. Аня издала приглушенный стон, на глазах у неё появились слезы. Она пыталась что-то говорить и крутила головой, отчего Третьякову пришлось бросить тискать грудь и снова болезненно для жертвы полностью заблокировать любые её попытки сопротивляться.

– Со мной не выйдет играть, курочка, – угрожающе хрипел он. – Я знаю все твои ходы, любые твои выходки я обращу против тебя. Ты ничего не можешь сделать – ни сейчас, ни потом. Начав игру, ты сама подала мне идею продумать план, и теперь у тебя нет ни шанса. Я трахну тебя прямо здесь и сейчас, как ты говорила – отымею во все щели, и мне ничего за это не будет. Ни-че-го. Всё, что ты можешь сделать – попытаться получить удовольствие.

Его рука снова больно сжала большую грудь, затем поползла вниз живота, проникла под юбку, стягивая её вниз, и он рывком попытался сорвать с места кружевные трусики. Трусики затрещали, но каким-то чудом выдержали натиск, и тогда он просто засунул руку в них и принялся нагло и больно шарить там. Аня, копившая силы и выжидавшая момент, снова рванулась и издала протяжный вопль, часть которого всё-таки прорвалась наружу. И снова обе руки больно прижали её тело и повернутую на бок голову к стене. Его грубые приёмы каждый раз на некоторое время парализовали её волю к сопротивлению.

– Что ж ты никак не уймешься, а? – злобно прошипел он. – Я могу заткнуть тебе рот, могу связать тебя, могу доставить тебе много боли, от которой не будет никаких следов. Хочешь? Хочешь этого?!

Никогда в жизни Аня не ощущала угрозы изнасилования. Сколько бы сальных и похотливых взглядов на неё не кидали – никто и никогда не предпринимал даже слабой попытки сделать это. Но сейчас от жестокого изнасилования Аню отделяли лишь мгновения, и она собиралась бороться за себя, как и за свою жизнь, до конца. Но что будет, если её попытка провалится? Не сделает ли она тогда только хуже? Теперь страх уже не сковывал её тело, а парализовал, и если бы она не была плотно прижата телом Третьякова к стене, то наверняка сейчас свалилась бы на пол. Нет, она не имеет права сдаться. Быть изнасилованной этим уродом, этим ублюдком и душегубом – она не сможет с этим жить. Лучше смерть.

Но бороться в данном случае физически она не могла – он был намного сильнее неё, и, к тому же, читал все её действия. Тогда что делать? Как суметь добраться до пистолета и спастись? Адреналин зашкаливал, но силы были слишком неравны. Нужно было перестать сопротивляться, позволить ему почувствовать, что она сломлена, чтобы он, быть может, ослабил хватку или даже дал ей возможность что-то сказать. Но для этого надо было найти в себе силы вытерпеть то невероятное унижение, которому он её подвергал.

Каждое движение Третьякова, каждый его хриплый, возбуждённый вздох у её уха вызывали в Ане омерзение, боль и отчаянье. Сама мысль о том, что он сможет добиться своего и взять её, вызывала в ней животный ужас, но она пришла к выводу, что её единственный шанс сейчас – показать ему покорность.

С трудом найдя в себе силы на это, она расслабила тело и перестала сопротивляться. Его рука уже снова теребила её сухой клитор, а пальцы проникали во влагалище, вызывая в девушке отвращение и почти непреодолимое желание кричать и вырываться. Тело мелко задрожало, но Аня прикрыла глаза, из которых непроизвольно текли слёзы, и теперь изо всех сил пыталась не позволить себе обезуметь от ужаса происходящего.

Почувствовав, что жертва ослабла, Третьяков расценил это как промежуточную победу. Нет, он не был настолько наивен, чтобы поверить, что она смирилась с поражением. Такие, как она – они всегда были самыми интересными противниками, которые долго брыкались и боролись. Он обожал их, этих дерзких, уверенных в себе сучек. Брать их силой и ломать было величайшим наслаждением для него, их слёзы и болезненные стоны доставляли ему столько радости и счастья, как ничто другое в этом мире. А с Аней Владовой это было наслаждение в кубе, потому что в игре с ней риск нарваться на крупнейшие, несовместимые с жизнью неприятности, был очень велик, и это добавляло остроты в происходящее. Однако эта самоуверенная курица сама сделала ошибку и загнала себя в ловушку. Не начни она тот глупый разговор, который он дальновидно записал на диктофон, и, вероятно, Третьяков не смог бы придумать, как чисто исполнить то, что давно уже крутил в своём горячем воображении.

Он долго возился с её клитором, но девушка всё никак не мокла. Ну и ладно, чёрт с ней – ей же хуже. Третьяков сильным и резким, совершенно неожиданным для неё движением, повернул девушку передом к стене, а её руки до боли завёл ей за спину. Она пискнула, но его ладно снова моментально зажала ей рот. Затем он опять прижал её телом к стене и принялся одной рукой возиться со своими штанами и трусами, высвобождая давно готовый к бою орган.

Вряд ли возможно измерить то душевное напряжение, которое пришлось пережить бедной Ане, ощущающей, как член насильника упёрся в её ягодицы, чтобы не предпринять отчаянную попытку немедленно вырваться, пока он не добился своего, но она сумела справиться с этим порывом. Самый лучший момент настанет уже скоро – он был на голову выше и, прижимаясь к ней вот так, ему будет неудобно входить в неё. Ему придётся ослабить давление и немного присесть, чтобы сделать это, и тогда она попытается вырваться.

Третьяков почему-то не спешил переходить к финальному акту драмы. Вместо этого он снова принялся лапать девушку за прелести, тереться о неё и слюнявить языком шею и повёрнутое к нему ухо. Он наслаждался каждым вздрагиванием её тела, прекрасно понимая, что вздрагивает она вовсе не от возбуждения, а от совершенно противоположных чувств. Его возбуждала каждая её слеза, а каждый, наполненный отчаянием и болью, приглушённый стон был для него музыкой, целой симфонией, дирижёром которой являлся он сам.