со своей стороны, насколько дозволяло приличие, а иногда и больше того, совершенно игнорировал графа де Стэнвиля.

С того памятного вечера, когда Эглинтон вырвал у Стэнвиля золотую добычу, они редко виделись друг с другом. Лорд официально принадлежал к кружку приближенных королевы, а Гастона больше всего тянуло в веселую компанию мадам Помпадур и ее друзей; что касается открытого предпочтения, которое его жена оказывала лорду Эглинтону, то граф де Стэнвиль просто не обращал на это внимания.

Знаменательный, уже потухающий день был свидетелем многих перемен, даже, можно сказать, переворотов в старых традициях и обычном течении придворной жизни. Гастон обманул и гнусно оскорбил женщину, которой он уже однажды нанес тяжкую обиду. Год тому назад она унизила его, разбив его честолюбивые замыслы, которые без ее помощи не могли осуществиться. Сегодня пробил его час; он кинул ее в ту же грязь, в которой пресмыкался сам, обратил в прах ее гордость и пошатнул пьедестал добродетели и чистоты, на котором она стояла.

Гастону было безразлично публичное оскорбление, из мести нанесенное Лидией Ирэне. Он уже давно совершенно равнодушно относился к «красавице из Бордо», некогда пленившей его молодые чувства и ставшей преградой к достижению его безумно-честолюбивых целей. Изгнание из общества, или, вернее, из кружка пуританских ханжей, и презрение Марии Лещинской к его жене будут с лихвою возмещены благодарностью Помпадур и лично его величества за услуги, оказанные Гастоном в деле английских миллионов.

Но после открытой вспышки его жены он боялся за успех этого предприятия. Помня доверие Лидии к «Монарху» и его командиру, он объявил, что готов немедленно ехать в Гавр. Головоломной ездой по полям Нормандии он хотел доказать свою выносливость и рвение, которыми Лидия намеревалась воспользоваться для хорошей и благородной цели.

Карманы у Гастона де Стэнвиля были всегда пусты; два миллиона, обещанные королем, оказывались для него очень кстати. Кроме того, его величество обещал прибавить еще полмиллиона, если «Монарх» уйдет завтра из Гавра до восхода солнца.

Дуэль с Эглинтоном должна была оттянуть отъезд, и, — кто знает? — получение заманчивого полумиллиона могло бы сделаться более или менее сомнительным. Поэтому-то Гастон принял известие об отказе лорда от дуэли, хотя и с язвительной усмешкой, но без искреннего неудовольствия. Он был уверен, что по возвращении из Гавра так или иначе принудит англичанина драться.

Только поздно ночью простился Гастон с Бель-Илем и де Люжаком. Все трое много выпили и много смеялись, все время издеваясь над трусливым англичанином.

— Все это происходит от того, что чужестранцам позволяют селиться среди нас, — нагло сказал де Люжак, — скоро во Франции не будет ни чести, ни рыцарских чувств.

После этого и де Стэнвиль, и де Бель-Иль, оба носившие древние аристократические имена, пришли к заключению, что пора прервать интимную беседу и расстаться с этим надменным выскочкой. Они разошлись в полночь. Де Люжак имел комнату в самом дворце, а Стэнвиль и Бель-Иль отправились в свои городские квартиры.

На рассвете Гастон де Стэнвиль уже был в седле. Он ехал один; мечтая о добавочном полумиллионе, он боялся взять какого бы то ни было спутника, чтобы не произошло непредвиденной задержки. Ему нужно было проехать по дороге и по полям сто восемьдесят лье, а день обещал быть очень жарким. Он надеялся быть в Гавре до пяти часов пополудни; через час по прибытии он передаст капитану Барру инструкции, посмотрит, как «Монарх» поднимет паруса и, красиво выйдя из гавани, отправится за золотым грузом.

Едва Версаль начал протирать глаза навстречу новому дню, как топот лошадиных копыт по булыжной мостовой заставил его окончательно проснуться.

Несколько фермеров, несших в город плоды своих садов, с нескрываемым любопытством посмотрели на прекрасную лошадь и изящного всадника. Для такого красивого господина было, право, слишком рано. Вскоре городок остался далеко позади Гастона; солнце, скрывшее было свой блеск за грядой облаков, теперь прожгло себе путь через их тяжелую завесу, разбросав по утреннему небу розовые, оранжевые и золотые лучи и украшая бесчисленными огненными языками башни и шпицы далекого Парижа.

Вдали на часах собора Парижской Богоматери пробило пять. Гастон внутренне произнес проклятие. Было позже, чем он думал и чем намеревался выехать. Дело с дуэлью задержало его дольше обыкновенного, и сегодня утром он чувствовал себя ленивым и усталым. Теперь ему приходилось мчаться во весь опор, а он уже не чувствовал себя достаточно легким и подготовленным к усталости от долгой езды, каким был два года тому назад, пока возбуждающие развлечения придворной жизни в Версале не подорвали его молодых еще сил.

К счастью, дорога была мягкая, воздух свежий и чистый, и Гастон, дав шпоры лошади, пустил ее в галоп через поля.

XXIII

От Версаля до Гавра по прямой линии сто пятьдесят лье, а по дорогам и через поля — сто восемьдесят.

В распоряжении Гастона было двенадцать часов, чтобы проделать этот путь; у него были хорошая лошадь и много рвения, благодаря пустым карманам; а вдали, после пути, его приветливо манили два с половиной миллиона.

Он приехал в Нант в начале восьмого часа утра, проехав сорок лье и не особенно утомив своего «Дружка», так как был хороший ездок и умел беречь лошадь, в жилах которой текла арабская кровь.

В Нанте Стэнвиль плотно позавтракал, а «Дружок» отдохнул и досыта подкрепился овсом. Через полчаса Гастон уже