— Образец, бля, — недовольное кряканье в трубку и — отбой.

— Змей? — сердце, как всегда, пропускает удар, когда набираю этот номер.

— Все в порядке. Здорова и в безопасности.

— А…? — блядь, ну вот зачем я снова спрашиваю? Только душу себе разрываю.

— Одна, Арт. Одна.

Одна. Пока одна, — с шумом вздыхаю. Так ведь ни разу и не попыталась со мной связаться.

Ладно. Приеду и на месте осмотрюсь.

— Братва! Собираемся! Домой! — ору на все поле и, насвистывая, иду собирать свой нехитрый рюкзак.

— Домой, — шепчу, забросив рюкзак наверх и пристегиваясь к креслу.

Парни пьют и веселятся, празднуют, что вырвали у смерти еще немного дней, что остались в живых.

А я — отрубаюсь.

И сразу же чувствую прикосновение нежных, маленьких ладошек на щеках.

— Люблю, — шепчет, улыбаясь, мне мой самый светлый Лучик на свете и трется о заросшую щеку. — Люблю так, как невозможно! Всегда буду любить! Сколько дышать буду!

— Света, я небритый, поколешься, — улыбаюсь, гладя ее волосы, уже зарываясь в них пальцами, весь растворяясь в ее сумасшедшем аромате. — У тебя потом кожа печь будет.

Мой нежный Лучик.

Всегда от моей щетины у нее потом кожа красная.

— Ерунда, — улыбается мне в губы и уже сама тянется за поцелуем. — Это неважно.

И я забываю обо всем, когда ее язык проводит по моим губам.

Набрасываюсь на эти губы — как в первый или последний раз, — или и то, и другое, — одновременно. Страюсь быть нежным, — но руки сами как-то рвут мою футболку на ее груди.

— С ума сводишь, — выдыхаю, уже подхватывая ее на руки.

— А ты меня свел уже давно, — ее руки скользят по груди, заставляя ее напрячься в камень, тянутся к ремню на штанах, дергают его.

— Как же я тебя люблю, Света… Как невозможно, — шепчу, уже задыхаясь, осторожно опуская ее на диван, — до спальни мы и в этот раз дойти не успеем. — Ты — моя жизнь… — сбрасываю ее шорты, втягивая уже твердый, до одури возбужденный сосок, сам весь дрожа от судорожной дрожи ее тела…

— Да, Артур, — задыхаясь, она оплетает мою спину ногами, дергаясь навстречу бедрами. — Бери меня… Бери…

— Тигр? Прилетели.

Вздрагиваю, выпадая из своего безумно счастливого сна.

Выхожу в промозглую столичную осень, — и сердце пропускает удар, — теперь мы, по крайней мере, рядом, на одной территории. А это — уже немало. Это — уже не так далеко, и…

И есть шанс.

Как сказал тогда Морок?

Пока мы живы…

Пока она жива…

Зубы сжимаются до хруста, — каково же ему теперь, знать, что его женщины больше нет?

Я бы не пережил.

Сравнял бы все вокруг на хрен с землей, и сам бы сдох, — а нет, так застрелился бы.

Как можно о чем-то думать, говорить, дышать, когда нет больше твоей женщины?

Не представляю.

Только поражаюсь Мороку и его силе. Снимаю шляпу, как говорится. Я бы не смог.

Сажусь в тонированную машину и уже в сумерках оказываюсь в загородном доме. В самой столице пока лучше не показываться, — тут на каждой мелочи теперь подлавливать будут. Нужно, чтоб чуток утихло.

Дом….

Холодно и пусто здесь, — даже гул от пустоты в ушах стоит.

Пинаю ногами ошметки развороченной мебели, — и понимаю, что не представляю, как жить дальше.

Потому что дом, — это она, спящая на моей груди, это — мы с ней, рядом.

А это все, — тупо пустые на хрен никому не нужные стены.

И, блядь, сейчас я готов выкупить новые документы, сменить имя, украсть ее и свалить в какую-нибудь дальнюю точку мира. Даже все, что у меня есть готов оставить, чтобы не искал нас никто. А там… Да, блядь, закрою ее в четырех стенах, даже если будет выть и сопротивляться. И буду каждый день напоминать о том, что она любит меня — до конца своей жизни. И, судя по тому, что весточки я от нее так и не получил, это — единственный выход.

Усмехаюсь оскалом маньяка, — им себя и чувствую.

Таким, что закрывают своих женщин в подвалах из любви к ним.

Кажется, я до этого уже дошел.

Только как в живую, блядь, вижу ее глаза, полные ужаса и отвращения, — и жить, блядь, не хочется. На кой хрен я вообще там выжил?

Хватаю из бара бутылку и иду в спальню, которая должна была быть нашей.

Мне нужна эта доза.

Ее запах, так и оставшийся здесь, — во всей комнате, на подушке, на простынях. Иначе — просто сдохну.

Нет, — понимаю, с грохотом захлопывая дверь спальни. Не готов я. Ни хрена не готов.

Ничего за эти дни не выветрилось, — пронзает на хрен, будто насквозь, в сердце, раскаленной иглой втопили. Раскурочивает всего. Так, что кишки, кажется, сейчас наружу выйдут.

Выть и биться головой о стену хочется, — от того, что потерял.

Как же — она?

Как же она может жить???

Всю ночь пытаюсь занимать какой-то хренью.

Дела наши с Мороком в порядок привести, — пока нас не было, до хрена всего провисло.

Складываю, как паззл то, чем Альбинос здесь пока занимался, — а он уже успел, сука, что-то наплести.

Но, блядь, — не до всего этого.

Не до всего.

Ни до чего, кроме одной мысли, что колоколом в голове гудит, — она рядом!

Почти на расстоянии вытянутой руки, — и мне, блядь, душу разворотит, если не увижу!

— Змей?

— В порядке и здорова, — слышу неизменный ответ.

— Где? — почти срываюсь на рычание.

— Как всегда. Сейчас — на парах в универе. Потом, как обычно, в кафешку универскую обедать пойдут. Обычная девчачья жизнь, Тигр. Как не из нашего с тобой мира. Я — как в мультик попал, вот, блядь, честное слово!

В мультик…

Да…

Мультик, Блядь, у нас тут еще тот!

Запрыгиваю в машину и гоню, блядь, на всей мощности.

И по хрену, что даже скорость мне сейчас лучше не превышать, — Альбиносу все равно, к чему прицепиться, отмашку наверняка по всем каналам дал. Ему бы только мелочь какую бы найти, а дальше сам раскрутит… Но, блядь, — это просто выше меня! Запредельно выше!

Стою под дождем и улыбаюсь, как последний илиот.

Она с девчонками выпархивает из здания.

Забрасывает сумку на плечо, откидывает привычным жестом волосы.