Рудольф Германович, Вы пришли на должность главы Архивного управления из профессиональной среды историков. Это произошло осенью 1990 года. Перестройка вместе со жгучим интересом к прошлому в самом разгаре. Как Вы представляли себе ближайшие направления работы?

Действительно, к концу восьмидесятых годов архивное и исследовательское сообщество столкнулось с несколькими требующими решения проблемами. Явной и очевидной для многих оказывалась проблема серьезного ограничения доступа к документам по новейшей истории нашей страны и отчасти по периоду, который тогда было принято называть историей капитализма (прежде всего, в части истории революционного движения). Тем не менее главные затруднения относились к истории советского периода, и связаны они были с тем, что доступ в сеть партийных архивов, включая центральные, разрешался лишь с согласия партийного органа. Но даже если вы его получили, это не значит, что вы могли свободно работать в архиве. По вашему запросу документы вам подбирал сотрудник архива. К описям фондов вас не допускали. Из этого, кстати, сложилась ситуация, когда в перестройку сняли запрет на освещение каких-то тем, но об истории начали писать не историки, а публицисты на основании мемуаров, свидетельств очевидцев или каких-то старых газетных публикаций. Всё это имело небольшое отношение к истории и создавало мифологическую картину советского прошлого. Так что это было первым и давно наболевшим вопросом. И это то, что я намеревался как можно быстрее решить, когда в октябре девяностого возглавил Архивное управление РСФСР.

Вторым важным вопросом было элементарное отсутствие закона об архивах. Весь советский период мы благополучно прожили без такого закона. Вместо него фактически продолжало действовать ленинское постановление об архивном деле, принятое в 1918 году, которое, разумеется, никаким законом не являлось. Первым подходом к этому вопросу стал проект закона "Об архивном деле", написанный нынешним представителем президента по правам человека Михаилом Федотовым в соавторстве с Юрием Батуриным (он в девяностые стал помощником Ельцина по безопасности) и еще несколькими людьми. Они представили закон в Верховном Совете СССР, где его благополучно не стали рассматривать. Впрочем, проблемой этого провозглашавшего открытость архивов закона было то, что его писали люди, мало представлявшие архивное дело – он был совершенно нетехнологичный. И мы должны были оперативно готовить профессиональный закон.

Третий вопрос – а сколько же архивов в России? Оказалось, что мы почти не представляли себе, что такое партийные архивы. Мы по существу не знали, что кроме сети региональных архивов КПСС и Центрального партийного архива ЦК КПСС, в ЦК существовали еще так называемые Архив 7-го сектора, то есть Архив секретариата ЦК и Архив 8-го сектора – Архив Политбюро, который был абсолютно секретным, это так называемый "Сталинский архив". О существовании этих архивов знал только узкий круг посвященных людей. Это была настоящая государственная тайна очень высокого порядка. Но в аппарате ЦК КПСС одновременно существовали были сравнительно небольшие ведомственные архивы ЦК. Например, Архив международного отдела, также очень ценный – и о них мы тоже практически ничего не знали.

Как решались эти архивные проблемы?

К сожалению, этим стратегические проблемы, стоявшие перед архивной отраслью России, не исчерпывались. Ведь вырисовывалась перспектива распада СССР, которая стала всё более отчетливо проявляться с конца восьмидесятых годов. Для архивов России это создавало чрезвычайную опасность. Дело в том, что с тридцать четвертого года, когда был ликвидирован НКВД РСФСР, и остался только союзный НКВД, всё архивное дело переместилось на союзный уровень, так как архивы в Советском Союзе курировал НКВД (то, что министерства внутренних дел включают в себя архивную отрасль – нередкая практика в других станах, другое дело, что наш НКВД мало напоминал нормальное министерство внутренних дел). В результате этого все исторические архивы, сформировавшиеся на территории России в течение многих веков, стали управляться союзным органом – Главархивом СССР – и курироваться Союзом. При этом, когда в шестидесятом году Министерство внутренних дел СССР было упразднено и возникли Главные архивные управления при Совете министров СССР и РСФСР, то советское управление унаследовало все главные архивы. РСФСР получила только новодельный архив министерств и ведомств, контролировавшихся республиканскими структурами после шестидесятого года – можно понять, что ничего особенно ценного там не было. Действительно ценным был только оставшийся в распоряжении РСФСР архивный фонд Наркомпроса. Вот и все. При этом не приходилось сомневаться, что в случае распада Союза республики могут потребовать раздела архивов. Тогда могла повториться ситуация, сложившаяся после восемнадцатого года и в двадцатые годы, когда тоже начали делить архивы, из архивов изымалась масса документов для передачи Польше, Украине, Белоруссии – и многие из которых, кстати, безвозвратно погибли во время Второй мировой войны.

Так что главной нашей задачей было, во-первых, написать новый работающий закон об архивах, обеспечивающий их открытость, и, во-вторых, обеспечить закрепление за Россией ее исторических архивов.

К решению первой задачи были привлечены квалифицированные архивисты, историки и команда, работавшая над законом Федотова и Батурина. К лету девяносто первого года проект закона был подготовлен и передан в Верховный Совет РСФСР. Возвращать же архивы России было задачей более сложной. Это была долгая борьба с союзным архивным управлением. Правда, нужно отметить, что руководство России и Верховный Совет РСФСР прекрасно понимали важность этой задачи, и я говорил от их имени. Но дело шло. И думаю, что, скорее всего, нам удалось бы решить вопрос переподчинения архивов, даже если не произошло событий августа девяносто первого года и Союз в каком-то виде продолжил существовать. Мы исходили из простой установки: культурные ценности, возникшие на территории России, должны оставаться в России. То есть исходили из принципа происхождения.

Кстати, чтобы узаконить наши позиции, мы уже с конца девяностого года начали заключать договоры о сотрудничестве с архивными ведомствами других республик. Причем в первую очередь мы заключали соглашения с теми из республик, которые тогда очевидно взяли курс на отделение, – в частности, с республиками Прибалтики. Первый межгосударственный договор между Россией и Эстонией был заключен именно в области архивного дела. Эстонцы это хорошо помнят. Такой же договор по правилам международного стандарта был заключен и с Украиной. Что оказалось, мягко говоря, предусмотрительно.

Между прочим, когда Советский Союз уже был в стадии распада, и республики пытались предъявлять претензии на общее имущество, то вопрос об архивах шел вторым пунктом после притязаний на долю в золото-валютных резервах. Мне приходилось по этому вопросу много раз переговариваться с Борисом Николаевичем Ельциным, который, надо сказать, хорошо понимал ценность архивов и никакие претензии республик в этом вопросе удовлетворять не стал. При этом в отстаивании нашей позиции нам помогло именно то, что соглашения о сотрудничестве в архивном деле с республиками уже были заключены.

В любом случае, в 1991 году история побежала очень быстро. Как реагировала на это архивная служба?