его вдовы отнято было всё, что принадлежало Есугей-багатуру, она скрывалась с детьми в степи, и о давнем сговоре забыли.

Ныне всё стало по-иному.

Оелун первая заговорила о свадьбе. По её настоянию к хунгиратам были посланы гонцы с подарками, приличествующими положению невесты и жениха, а вскоре получен и благосклонный ответ.

Невеста — её звали Борте — теперь была в курене Тагорила, и всё было готово для совершения обряда вступления в брак.

У подножия ханского холма на почётном месте была поставлена белая юрта для молодых. У входа в неё разожгли большие костры, а на пороге юрты шаман разложил на белоснежной кошме искусно сшитые из кожи фигурки священных онгонов. Гости — на свадьбу их съехалось немало — окружили юрту кольцом. Впереди гостей стояли родственники жениха и невесты. Этот круг — по древнему поверью — охранял юрту молодых от злых духов. Ростом, складом тела, манерой держаться среди всех выделялся хан Тагорил. На груди у него по случаю торжества был не малый, обычный, но большой серебряный крест на тяжёлой золотой цепи, и, хотя хан был христианином, он, уважая степные обычаи, был первым лицом в обряде. Рядом с ним стояла Оелун. В облике её не было яркой выразительности, присущей хану Тагорилу, но тому, кто вглядывался в её лицо, открывалась отнюдь не меньшая, ежели не большая сила, чем выказывалась в хане. И это было удивительно, так как Оелун рядом с ханом была мала ростом, хрупка узкими и опущенными годами плечами, да и в одежде её не было броских деталей. На Оелун была низенькая чёрная вдовья шапочка, халат глухого серого цвета без рисунка, что подобало носить женщине, потерявшей мужа. Лицо её было изрезано теми глубокими, резкими, словно ножом оставленными морщинами, которые свидетельствуют, что жизнь человека отдана не мелочным страстям, но была преодолением невзгод во имя чётко поставленной цели. Сияющие глаза не были налиты слезливой, старческой мутью, что говорит о разочарованиях на долгом жизненном пути, об утрате желаний и гаснущем сознании, но, напротив, ясны и тверды. И этот неломкий взгляд говорил: она достигла того, к чему стремилась.

Шаман выступил вперёд и единым махом проскользнул по узкому проходу меж двумя кострами. В кругу людей, окружавших юрту, кто-то, не сдержавшись, ахнул. Огонь костров был так высок и бурлив, что проход был виден не всем, и показалось: шаман шагнул в само пламя.

На мгновение стена огня закрыла его от взглядов, но только на мгновение — и снова он стал виден всем за огненными полотнищами.

Проход через огонь — по вере предков — очищал от злого, тёмного, выявляя лучшее, данное Высоким небом, чистое, светлое, без чего шаман не имел права да и не мог совершать священный обряд бракосочетания.

Бывало, что шаманы сгорали в огне, разжигаемом перед юртами вступивших в брак. Тогда говорили: его помыслы были нечисты, и от этого Высокое небо не позволило ему коснуться святого.

Шаман, пройдя через огонь у юрты Темучина и Борте, стоял, гордо выпрямившись, залитый ярким светом.

Теперь должно было свершиться главное.

Через огонь предстояло пройти Темучину и Борте.

Первым шагнул в огонь Темучин и, как полагалось обычаем, протянул невесте через огненную стену конец плети.

Мужчина должен был провести женщину сквозь огонь очищения.

Борте — розоволикая, хрупкая — растерялась. Пламя было так яростно, жар так ощутимо напахивал в лицо, что ей стало страшно.

«Сгорю, — пронеслось в голове, — сгорю, как лист».

И тут она увидела за языками пламени глаза Темучина. В них было такое, что в груди у девушки похолодело и она отчётливо поняла: «За этим человеком пройду не только через огонь, но брошусь в костёр, если он прикажет».

Борте ухватилась за плеть.

Рывком Темучин перебросил её через огонь.

Рука Темучина была столь крепка, что Борте уткнулась ему в грудь, обхватив жениха руками. Вдохнула запах сильного тела, смешанный с запахом костра. И в сознании Борте на долгие годы остались негасимой точкой два этих ощущения — мощной силы и живого огня. И это было ощущением не одной только Борте. От Темучина на каждого веяло несокрушимой силой и запахом огня. Но то были запахи не брачного костра, а пожарищ завоёванных им земель и стран.

Шаман склонился над онгонами, разложенными у порога юрты. Зашептал священные слова.

Толпа гостей придвинулась.

Шаман просил у добрых духов счастья для новобрачных, крепкого, многочисленного потомства, табуны кобылиц и отары овец. И всё воздевал — моля — руки к небу.

Наконец он встал, поднял фигурки онгонов, шагнул через порог и поманил за собой Темучина и Борте. Прежде чем они ступили за порог, шаман воскликнул:

— Объявляю вас мужем и женой!

По обычаю предков, через порог своей юрты они должны были переступить брачной парой.

Над толпой родичей и гостей, обступивших юрту, вскинулись радостные голоса.

Темучин и Борте, взявшись за руки, ступили за порог.

За минуту до этого, в то мгновение, когда Темучин, взяв за руку Борте, испытал обдавшую его горячую нежность, в толпе гостей он увидел старика Курундая. Тот стоял, выставив вперёд бороду и вперив в него упорный взгляд. В глазах этих было много такого, о чём не говорят в праздники.

Окружавшее Темучина — свадебные костры, Борте, многочисленные гости — отодвинулось в сторону.

Жёсткая мысль пронзила его: «Курундай здесь. Значит, Таргутай-Кирилтуха больше нет». Даже в эту минуту он был нацелен на одно, всё на одно и то же. Да по-другому и быть не могло.

Тень набежала на лицо сына Оелун, глаза округлились, и волевая складка резко просеклась меж бровей.

Изменение в лице Темучина увидел хан Тагорил. И, ещё не поняв причины перемены — только что на губах цвела улыбка, — обежал глазами гостей. Увидел — Курундай! И губу закусил. Трое в шумной, веселящейся толпе обменялись взглядами. Громкие, возбуждённые, радостные голоса раздавались вокруг, от котлов, навешанных над кострами, наносило сытными, дразнящими запахами, а эти трое услыхали предсмертные хрипы, и солёным духом крови пахнуло на них.

Как пахнет кровь, в степи знал каждый. Вот оно как в жизни складывается. Всё рядом. Веселье, свадьбы, рождения, смерти. Каждому — своё. То, что муравей запасает на целый год, верблюду хватает лишь на один глоток.

«Земля тайчиутов, — подумал Тагорил, — теперь для Темучина открыта».

С этого он и начал разговор на следующий день.

Свадьба ещё шумела по куреню, но в юрте хана Тагорила было тихо. Потрескивали дрова в очаге, да из-за войлоков юрты