Сцена терзания на самом верхнем изображении опять-таки генетически восходит к скифскому искусству, в котором она, по мнению искусствоведов, символизирует весеннее возрождение. К сожалению, исследовавшие обкладку ножен специалисты не смогли точно определить, кто изображен в верхнем регистре – волк или медведь. Именно в волка учится оборачиваться в былине русский князь Вольга Святославович. Еще с индоевропейских времен медведь и волк считались животными среднего мира, однако на оковке меча интересующий нас персонаж оказался помещен в самый верхний регистр, даже выше грифона, который олицетворяет собой небесную сферу. Это несоответствие можно объяснить предположением, что хищник, кем бы он ни был, олицетворял собой тот или иной объект на звездном небе. Таким образом, уникальная обкладка ножен меча из Гринева изображала сложную астрально-генеалогическую композицию, отражавшую представления наших далеких предков о происхождении княжеской власти. Весьма показательно, что уже в самом начале нашей эры грифон выступает как один из символов княжеской династии.

Интересны и предположения по поводу того, каким именно племенем она могла управлять. Б. В. Магомедов вслед за другими исследователями видит в носителях пшеворской культуры на Западной Волыни и Поднестровье венедов и связывает с ними сообщение Иордана о победе готов над спалами, которую они одержали по пути к Черному морю[530]. Это вполне согласуется с достаточно давно предложенной славянской этимологией названия спалов от слова исполин. Весьма интересно, что немецкий археолог Й. Херрман именно с Прикарпатьем связывает происхождение вильцев, ставших ближайшими соседями ободритов на территории современной Северной Германии: «Путь продвижения вильцев из польских предгорий Карпат и Силезии вниз по Одеру прослеживается в конце VI – начале VII в. по распространению фельдбергской керамики (связанной с южными традициями) и больших племенных городищ»[531]. Поскольку другим названием вильцев были велеты-волоты (а в древнерусском языке слово волот также обозначало великана, исполина), то это предположение о Прикарпатье как исходной точке их миграции на запад хорошо согласуется с локализацией в этом же регионе спалов-исполинов Иордана. Если на верхнем регистре обкладки из Гринева был изображен волк, то, возможно, перед нами изображение тотемного животного племени, поскольку, согласно одной из этимологий, племенное название вильцев происходит от ст. – полаб. Vilci – «волки»[532].

Трудно однозначно сказать, повлияли ли символы, изображенные на ножнах из Гринева, на становление герба мекленбургских герцогов, поскольку, с другой стороны, грифон позднее появляется на гербах именно той части Прибалтики, где Саксон Грамматик упоминал Прибалтийскую Русь. Грифон изображен как на современных латвийских гербах Видземе и Латгале, так гербе Лифляндии в составе Российской империи. Понятно, что эти гербы сравнительно новые, однако традиция изображать данное мифологическое животное на гербе данного региона восходит к более ранним временам. Грифона с мечом в качестве герба Лифляндии мы уже видим на лифляндской полумарке 1573 г. Считается, что данный герб появился там в результате Ливонской войны, когда данный регион стал частью Великого княжества Литовского и на территории современной Латвии было образовано Ливонское воеводство с центром в Вендене, первым губернатором которого стал Я. И. Ходкевич, на родовом гербе которого также был грифон с мечом[533]. Однако грифон в качестве эмблемы Лифляндии сохраняется как при шведском, так и при русском владычестве, что позволяет предположить его более глубокие корни, нежели случайное присутствие на личном гербе польского губернатора этих земель. Следует вспомнить и упомянутого Саксоном Грамматиком Диона, правившего в регионе Западной Двины. Не исключено, что это греческое имя было подобрано исходя не только из значения, но и из созвучия и могло содержать в себе корень див-дый. Если это так, то имя прибалтийского правителя, за которого Гостомысл выдал замуж одну из своих дочерей, могло быть связано со славянским названием грифона уже в IX в.

Поскольку, как было сказано выше, образ грифона был довольно широко распространен в различных культурах Евразии, далеко не во всех случаях мы можем определенно сказать, откуда именно он пришел на Русь – в результате контактов с ираноязычными кочевниками, благодаря византийскому или западнославянскому влиянию. Однако образ грифона на вершине мирового древа имеет гораздо менее широкое распространение и в силу этого представляет для нас больший интерес. Так, в Греции известно изображение двух грифонов у священного дерева на вазе коринфского стиля VII в. до н. э.[534], в ахеменидском искусстве Ирана грифоны сидят с поднятыми лапами у куста хаомы, причем вверху реет крылатый диск Ахурамазды[535], однако во всех этих случаях грифоны сидят у дерева, а не на его вершине. Один из наиболее ранних примеров интересующей нас композиции в Восточной Европе мы видим в скифской традиции. В ней мы имеем целый ряд наверший, увенчанных головой или целой фигуркой грифона. Хоть изображение дерева впервые встречается нам лишь на грушевидном навершии из Толстой Могилы, датируемой первой половиной IV в. до н. э. (рис. 16), однако и самые первые известные на сегодняшний день скифские навершия с грифонами из Келермесского кургана конца VII в. до н. э. символизировали, судя по всему, именно образ грифона на дереве. Дело в том, что скифские навершия увенчивали собой ритуальные столбы, а последние, по мнению Д. С. Раевского, являлись материальным воплощением мирового древа, обозначающего центр мироздания, или же четырех деревьев, соотнесенных со сторонами света. Хоть образ грифона скифами был заимствован извне, однако использование его в качестве навершия было несвойственно как греческой культуре той эпохи, так и культурам Ирана, Закавкавказья и Малой Азии[536]. Очевидно, в этом случае имело место применение заимствованного извне образа грифона к собственно скифским мифологическим представлениям.

Однако чем объясняется появление образа грифона на вершине дерева в традициях скифов и славян и несвойственность данного образа другим индоевропейским традициям? Английский исследователь Э. Коллинз в своей книге «Мистерия созвездия Лебедя» показал, что образ птицы на вершине дерева, самые первые изображения которой появляются еще в каменном веке, был свойствен мифологии многих народов. Астрономической основой возникновения подобных представлений был тот факт, что в 15 000-16 000 гг. до н. э. Денеб, наиболее яркая звезда в созвездии Лебедя, была ближайшей к Северному полюсу звездой, являясь фактически полярной. Когда она удалилась от полюса, ее место заняла дельта Лебедя, другая звезда из этого созвездия, которая указывала на север мира до 13 000 г. до н. э. Таким образом, на протяжении примерно трех тысяч лет созвездие Лебедя было полярным созвездием, указывая на Северный полюс мира. Поскольку Млечный Путь в мифах многих народов воспринимался как мировое древо, то в данный период Лебедь мог обозначать птицу на вершине этого древа. Хоть об отождествлении данного созвездия с лебедем мы можем говорить начиная только с древнегреческой астрономии, однако четыре основных звезды этого созвездия без особого труда могут быть приняты за образ летящей птицы, которая в различных регионах могла соотноситься с наиболее распространенными и почитаемыми там птицами, чем и объясняется достаточно широкая вариативность. Действительно, различные народы отождествляли небесную птицу на вершине мирового древа не только с лебедем, но также с грифом, индейкой, цаплей, орлом или гусем.