Я прошелся вокруг походной церквушки, постоял, поглазел на то, как низкие тучи облизывают мачты, как трепещет вымпел, то исчезая в серо-розовой мути, то выныривая из нее вновь. За тем попятился; сделал шаг, другой и налетел спиной на какого-то человека. Развернулся, собираясь принести извинения, но оторопел, поперхнувшись словами: передо мной стоял капитан Герман.

Иоганн Карлович рассыпался по палубе ржавым песком. Был капитан — нет капитана. Остался только отзвук жалобного стона да застарелый запах крепкого табака.

Что ты попишешь? Марс… Чего здесь только не случается!..

Я протер глаза, поворошил носком сапога рассыпанный песок. Перекрестился, пригладил влажные волосы на голове.

Что я собирался сделать?

Ах, да! Спуститься к килю, поспрашивать у морячков, видел ли кто из них отца Савватия, и заодно прикинуть объем предстоящей сегодня работы.

Но я не сделал ни того ни другого — не успел. Из-за островка, очищенного нами от гнезд «стариков», донесся шум, какие-то возгласы. Нет, я не услышал в них тревоги — скорее удивление. Будь я проклят! Восклицания стали звучать чаще и громче. Чье-то бурное удивление переросло в не менее бурную радость. Я кинулся со всех ног к скалам по проложенной вчера тропе. С головой нырнул в туман и через секунду-другую оказался в мире силуэтов, полутеней и приглушенных звуков.

— Воды, братцы! — услышал я чей-то голос. — И корочку хлебца! Бога ради! Кружку воды и корочку хлебца!

Вырвался из тумана и едва не налетел на меня ошалевший горнист Пилингс.

— Что там, Яша? — спросил я его. — Что у вас стряслось?

— Р-руские м-моряки, Павел Т-тимофеевич! — заикаясь от избытка чувств, ответил мне музыкант.

— Кто такие? Откуда?

Но Пилингс лишь махнул рукой и кинулся к разбросанным у каменной насыпи вещам. Действительно, мы и вчера брали с собой воду во флягах. Сухарики тоже у кого-нибудь обязательно да найдутся. Не подниматься же всякий раз, когда захочется сделать глоток воды, по штормтрапу на «Кречет»!

Впрочем, я уже слышал разговор, который имел место за скалами. Голоса звучали наперебой: — Тихоокеанский флот, транспорт «Оренбург»…

— Братцы! Братцы!!! Вот счастье-то! Вода закончилась два дня назад, а еда… сколько мы не жрали? Кто помнит?

— Капитан наш ранен, совсем плох. Его бы на корабль, а? Найдется ведь свободная койка?

— Вот счастье-то! Сколько дней шли куда глаза глядят и набрели на земляков! Есть все-таки на свете Бог!

И вот они показались на тропе — пятнадцать серых силуэтов, с каждым шагом черты пришельцев обретали резкость. «Оренбуржцев» сопровождали четверо наших матросов. Среди прибывших выделялась рослая фигура; это и был, очевидно, раненый «капитан» — правая рука незнакомца покоилась в самодельном лубке. Кроме того, на капитанском лице темнела самая что ни на есть пиратская повязка, прикрывающая выбитый глаз.

Чужаки шли стремительным шагом, чуть ли не наперегонки с балтийцами, взяв курс на спущенные с «Кречета» штормтрапы. Очевидно, им категорически не терпелось очутиться на борту броненосца. Ха-ха! — их порыв был мне понятен, как теорема Пифагора: земная еда, чистая одежда, стальная крыша над головой…

Одеты «оренбуржцы» были в грязные, ободранные форменки. Сами казались худыми и изможденными и, в общем-то, ничем не отличались от нас…

Я с усмешкой заступил незнакомцам дорогу. «Оренбуржцы» невольно «попридержали лошадей». Зрачок капитанского ока сжался в черную точку: косматый циклоп узнал меня.

Револьвер был со мной постоянно: он уже третий день натирал мне поясницу. Не знаю, почему я не вынул оружие сразу. Наверное, мною овладела какая-то непростительная бравада. Наверное, ложное чувство безопасности затуманило разум. Как-то я не подумал, что пулеметчики, дежурившие на марсах, могут не разобрать в тумане, кто из нас кто. Ведь чужаки носили такую же форму, да и выглядели они точь-в-точь как мы. Упустил из виду досадные нюансы… И до мертвой зоны у борта «Кречета», где не страшен пулеметный огонь, — рукой подать, всего один рывок. А я повел себя словно заносчивый петух в курятнике, который топорщит перья, не зная, что участь его решена — что топор наточен, а на кухне закипает котел воды.

— Как же ты нашел нас, Один одноглазый? — заговорил я с раненым «капитаном», вместо того чтобы выхватить пистолет и стрелять, стрелять, стрелять… — Что, нынче и ты перешел на человечинку?

Карп Дудкин — вождь «троглодитов» и первый человек, научивший нас тому, как оставаться живым в мире ржавых песков, — взмахнул здоровой рукой, и, словно из воздуха, в его ладони появилось нечто похожее на ракушку конической формы или на извитой рог в пол-локтя длиной. В следующую секунду этот жест повторили остальные чужаки. Я онемел, чувствуя, что в лицо мне дохнула могильным холодом сама старуха-смерть.

— Не в добрый час мы повстречались, доктор, — с искренним сожалением обронил Карп. — Этого, — извитой рог указал на меня, — не тронь!..

В сей же миг бесшумно брызнули огненные струи, и четверо ничего не успевших понять матросов повалились наземь: упали, точно срубленные деревья. Дым, взвившись над страшными ранами, смешался с туманом.

Остроконечные ракушки оказались ручным оружием чужепланетников! И как справно с ним обращалась банда Карпа! Меня вдруг осенило: этих людей намеренно натаскивали, чтобы они прихлопнули нас одним ударом. Логика «хозяев» и здесь блистала оригинальностью: они послали людей истребить людей!

— Ходу! Ходу!! — крикнул шепотом Карп, и лжеморяки кинулись к штормтрапам, точно свора спущенных с поводков борзых, оббегая меня справа и слева. Два или три человека со мной даже поздоровались. Вежливые сыскались… Наверное, запомнили меня за короткое время совместного жития-бытия в одной палатке… К слову, «троглодитам» не за что было точить на меня зуб — в прошлом между нами ни разу не возникало конфликтов, да и Карпа, пожалуй, я уважал. До той прискорбной драки… Или покуда Карп не распорядился избавить наш лагерь от обузы — от несчастного Федора Стриженова.

Не успел я глазом моргнуть, как они пронеслись мимо. Остался Карп — он держал меня на прицеле. Внутри оружия «хозяев» метались яркие золотистые искорки. При других обстоятельствах я бы назвал эту игру света — «радующей глаз». Плечом к плечу с Карпом стоял, расставив ноги, исключительно неприятный тип — молодцеватый, коренастый, узколобый: он скалился, поджав губы, словно дворовый пес. Очевидно, Карп использовал этот ходячий мускул вместо поврежденной правой руки.

— Ка-а-арп! — укоризненно протянул я. — Молчи, коли жизнь дорога! Вождь «троглодитов» завертел головой. «Мускул» же не сводил с меня булавочных головок глаз.

— Туда! — Карп указал сияющим оружием на обломок гранитной скалы в человеческий рост высотой. Дудкин как всегда быстро думал и быстро действовал. — Бегом!

Я мог бы закричать и предупредить остальных об опасности. Да-да, мог бы — и нечего пытаться себя обелить! В конце концов, если ты не находишь оправдания в собственных глазах, простит ли тебя кто-нибудь другой? Сомневаюсь…