— Разве вы не знаете, что, когда к вам подходит офицер, надо отдавать честь?

— Знаю, господин доктор.

— Тогда скажите, бога ради, почему вы не отдали мне честь?

— Потому что я умывался.

Последовала небольшая пауза. Стало слышно, как Эш спустил в туалете воду. Тайхману показалось, что Векерлин сделался похожим на маленького шпица, который хочет, но не может залаять. И тут вдруг лицо доктора преобразилось. Его высокий лоб перерезали глубокие морщины, а толстые губы сжались. Похоже было, что между верхней и нижней частями его лица идет война. Его губы стали похожи на треснутое оконное стекло.

— Наверное, мой юный друг, мы положили вас не в то отделение. Быть может, вас надо было поместить в психиатрию.

— У меня проблемы с ногами и животом, господин доктор, а вовсе не с мозгами.

— В таком случае почему вы не отдали честь офицеру? — проревел Векерлин.

— Меня учили, что на боевом посту, в ванной и в туалете честь не отдают. Поскольку мне запрещено вставать, будем считать, что я нахожусь в ванной. Таким образом, я не обязан отдавать вам честь.

Снова наступило молчание.

Доктор Векерлин театральным жестом снял очки — словно вытащил из ножен меч. Потом провел рукой по лбу, при этом рот его слегка приоткрылся, а уголки его поднялись. Он улыбнулся.

— Я вижу, у вас котелок неплохо варит. А я это люблю. — Он протянул руку. — Моя фамилия Векерлин. А вы, как я вижу, господин Тайхман. Очень рад с вами познакомиться. — И он с искренней заинтересованностью спросил, как Тайхман себя чувствует. Потом он велел снять повязки с его ног — медсестры сделали это очень осторожно, но Тайхман пожалел, что нельзя кричать.

— Гной вытек, — сказал Векерлин, — если не будет осложнений, то ноги вам сохранят.

— Это было бы прекрасно, господин доктор.

Векерлин рассмеялся, а за ним и все остальные, даже обычно мрачная сестра Ольга.

Когда Тайхман проснулся после тихого часа, у его кровати стояли Хейне и Штолленберг.

— Смотри-ка, живой, — сказал Хейне. — Похоже, что убить тебя не удастся.

— Нет, не удастся. Вы слишком рано обрадовались.

Они произнесли это таким тоном, каким обычно говорят: «Плохую монету не потеряешь»; «Сорняки вечны»; «Умирают только хорошие люди».

После того как ритуал приветствия был соблюден, друзья сообщили Тайхману, что командующий флотилией находится в госпитале в Париже и скоро будет переведен в Берлин. Бюлов лежит здесь, в Ренне, в отдельной палате — дела его плохи. Корабль Хоффа был несколько раз атакован самолетами, летящими на бреющем полете, и Бюлова ранило еще раз в живот, но они думают, что он все-таки выкарабкается. А вот Фёгеле пропал…

— Он погиб, — сказал Тайхман.

— От флотилии остался всего один корабль. Зато штаб совсем не пострадал.

— Ну, тогда война продолжается. У меня оказались часы нашего старика. Возьмите их с собой.

— Он больше не сможет ими пользоваться — он ослеп.

— Все равно, — сказал Тайхман, — будет просто носить их.

— Ну хорошо. Мы возьмем их и отправим его жене. А теперь нам надо идти. Наш поезд уходит в пять. Мы должны вернуться в Сен-Мало и ждать там дальнейших приказаний.

— Мы тебе кое-что привезли, — сказал Штолленберг и засунул под одеяло бутылку «Хеннесси». — Сейчас тебе, может быть, еще рано, но в будущем пригодится.

— Только не показывай его сестрам, — посоветовал Хейне, — а то отберут.

— Не волнуйся, не покажу.

— Ну, будь здоров.

— Вы тоже.

— А твои друзья — хорошие ребята, — сказал Эш, когда они ушли.

— Вам тоже достанется. Я один все не выпью.

— Я не об этом. Вам нельзя пить. Но надо спрятать бутылку от докторов и сестер.

— Я не могу все время держать ее под одеялом. Во сне я могу уронить ее на пол. И тогда она разобьется.

Теперь, когда Штолленберг и Хейне ушли, Тайхману показалось, что их приход ему просто приснился; чтобы убедиться, что это не сон, он сжал горлышко бутылки, а чуть позже поймал себя на том, что гладит ее.

Тайхман держал бутылку под одеялом, пока в десять часов не погасили свет. Тогда он протянул ее Эшу. Эш привязал к горлышку веревку и протянул ее поверх перекладины в головах своей кровати, на которой висела его форма. Потом он стал осторожно опускать бутылку, пока она не исчезла в его кителе.

— Проверим, как это работает? — спросил Эш.

— Конечно.

Эш потянул веревку и слегка повернул перекладину, чтобы прошла бутылка, потом он опустил веревку, и бутылка приземлилась у него на подушке.

— Самый настоящий шкив. Замечательное изобретение, — сказал Тайхман. «Правда, у него один недостаток, — подумал он, — теперь только Эш сможет достать бутылку».

— Веревка слишком тонкая, — произнес Эш.

— Вы хотите сказать, бутылка слишком тяжелая?

— Наверное…

— Может, облегчим ее?

— Это было бы прекрасно. Веревка и вправду…

— Открывайте.

Эш бросил бутылку Тайхману, а тот Кёхлеру и назад. Тайхман был рад, что лежит посередине. Бутылка пролетела туда и обратно четыре или пять раз, пока не попала в голову Кёхлеру, и он не заорал. После этого Тайхман и Эш стали прикладываться без него. Когда Тайхман брал бутылку из рук Эша, он чувствовал, как она легчала. Он подозревал, что Эш вознаграждает себя лишним глотком за свое гениальное изобретение. Но не успел он возмутиться, как бутылка опустела. Тайхман сделал вид, что там еще что-то осталось, и бросил ее Эшу. Эш сделал то же самое. Какое-то время они перебрасывались пустой бутылкой, делая вид, что пьют. Ни один из них не хотел признавать, что это он допил ее до дна. Наконец, она упала на пол и разбилась. Эш вскричал:

— Черт побери, неужели нельзя было бросить осторожнее? Ведь там еще оставалось полбутылки.

— Это вы ее бросили.

— Я?!

— А кто же еще? Порядочные национал-социалисты так не поступают. Это позор.

— Я — порядочный национал-социалист. Но я ее не бросал. Наверное, она выскользнула у меня из рук.

— Из рук старого партийного борца ничего не должно выскальзывать, — произнес Тайхман.

— Ты совершенно прав. Но это больше не повторится. Обещаю тебе.

— Давайте-ка лучше спать.

— Хорошо, если ты устал.

— Не забудьте помолиться, Эш.

— Я никогда не молюсь.

— Тогда я за вас помолюсь.

— Я тебе этого не позволю.

— Как хотите. Но тогда, по крайней мере, прочитайте стих из сборника псалмов.