Нойес глубоко вздохнул и сказал:

— Ты можешь сделать мне маленькое одолжение, Глория?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Здание, в котором находился Банк Душ, вздымалось ввысь своими бесчисленными этажами посередине широкой площади. Место было выбрано с дальним прицелом, на южной оконечности Манхеттена, на площади, нашпигованной историческими событиями. Здесь Питер Миньют торговался с индейскими воинами и выменял целую страну за горстку бус; Вашингтон прогуливался по этим улицам, а также Дж. П. Морган, Джей Клуд, Томас Эдисон, Джозеф П. Кеннеди, Пол Кауфман и Гельмут Шеффлинг среди прочих. От всей этой истории мало что осталось. Квартал из зданий восемнадцатого века был сохранен как музей, Нью-Йорк семнадцатого века исчез так же, как и девятнадцатого. Все, что осталось от двадцатого, это несколько обшарпаных потускневших небоскребов, возведенных солидными банками в середине века, незадолго до кризиса. Сурово, изолированно возвышалась отдаленная от своих соседей тысячами бесценных квадратных футов розовой, светящейся в темноте плитки сверкающая башня Института Шеффлинга: восемьдесят этажей, затем уступ и еще сорок, и наконец, вершина — двадцать этажей с покрытием из черного гранита. Башня была хорошо видна из Бруклина, Стэйтен Айленд, из Нью-Джерси и, в особенности, с Джубилайла — плавучего парка развлечений в Нью-Йоркской гавани. Стоило только поднять голову от грешной палубы и игровых столов Джубилайла, и перед глазами вставал ободряющий силуэт Института Шеффлинга, расположенного у самой кромки материка и обещающего возрождение за возрождением. От этого становилось как-то легче и спокойнее. Видимо, возводя здание, архитекторы приняли во внимание все эти аспекты.

В пятницу утром Марк Кауфман зашел в Институт Шеффлинга для того, чтобы обновить хранящуюся там копию своей личности. Его маленький вертолет приземлился, как и было запрограммировано, на вертолетной площадке, расположенной на первом уступе здания, и ожидавшая охрана проводила его к Сантоликвидо. Утро было холодным, он надел костюм из толстой материи с темно-коричневыми и красными блестками.

Офис Сантоликвидо был просторный, высокий и нарочито впечатляющий. В углу стояла звуковая скульптура работы Антона Козака: красивая безделушка, плавные линии, нежные мелодии, какой-то приятный шипящий звук, быстро проникающий в сознание человека и становящийся неразрывной его частью. Наслаждение Кауфмана этим шедевром было омрачено лишь тем, что Антон Козак, который умер девять лет назад, вернулся на этот свет в виде одной из личностей Джона Родитиса.

Стол Сантоликвидо послушно разделился на две части, пропуская хозяина между секциями, чтобы поприветствовать Кауфмана. Сантоликвидо был плотным человеком, более полным, чем предписывала мода, но держался он хорошо. На его толстых пальцах блестели перстни, которые выдавали невинную предрасположенность Сантоликвидо к роскоши. На шее у него висел маленький хрустальный аквариум, наполненный крохотными рыбками фиолетового, зеленого и лазурного цветов — продукт мутагенетического искусства. Крошечные украшения плавали по своей тюрьме в беспрерывном танце. На Сантоликвидо была зеленая рубашка с ярко-красными погончиками. В такой цветовой радуге его седые, зачесанные назад волосы казались отталкивающе живыми.

Они пожали друг другу руки. Сантоликвидо вернулся к столу, взял поднос с напитками и разделил с Кауфманом удовольствие от них. Лучи солнечного света плясали по комнате. Огромная арка окна была целиком прозрачна. Со своего места Кауфман наслаждался превосходным видом гавани, а глядеть с этой высоты на веселый Джубилайл было все равно, что рассматривать призматическое изображение с какой-нибудь невообразимой протонной субвселенной.

— Итак, — сказал Сантоликвидо, — мы имели удовольствие побывать вчера в компании вашей симпатичной дочери. Хотя ей тяжело было угодить. Мы развернули для нее наши лучшие ковры, но ничего не вышло.

— Пока. Она еще вернется.

— Ах да, конечно. В следующий вторник. Она выбирает из трех интересных альтернатив.

— Я бы хотел их просканировать, — сказал Кауфман.

— Это будет немного не по правилам.

— Я знаю.

Сантоликвидо элегантно улыбнулся. Кауфман всегда имел хорошие деловые отношения с этим человеком; они участвовали в ряде совместных предприятий, в особенности касательно проекта электрификации Антарктики, и всегда Сантоликвидо выходил из них с солидной прибавкой к своему солидному капиталу. Поэтому взаимные услуги отнюдь не исключались.

У скульптуры Козака заметно изменилась частота звука, становясь более заметной и более чувствительной. Когда-то у Кауфмана было несколько скульптур Козака. Но с тех пор, как личность скульптора получил Родитис, Кауфман под различными предлогами раздарил их друзьям.

— Есть ли что-нибудь новое о Поле Кауфмане? — спросил Кауфман.

— Ничего нового.

— Я хотел бы посмотреть его тоже.

— Правда?!

— Ты ведь удовлетворишь мое любопытство, не так ли? — Наклонившись вперед, он взял в руки янтарную фигурку со стола Сантоликвидо. — У меня есть на то причины. Мне трудно поверить, что старик действительно мертв. Ты ведь знаешь, он всегда возвышался над семьей как некий колосс…

— Значит, если ты увидишь и прочувствуешь его запись, ты наконец поверишь, что его больше нет?

— Да.

— Это не первый случай, когда я слышу подобные разговоры, Марк. — Сантоликвидо скрестил руки на животе и рассмеялся. — Пол был титанической фигурой, не правда ли? Признаюсь, я испытывал его личность на себе, после его похорон, просто для того, чтобы оценить этого человека. Это было страшно. Позволь сказать тебе, Марк, меня не так уж легко напугать, но мне было страшно.

— Пытался примерить его к себе?

Сантоликвидо выглядел обиженным, и даже рыбки в аквариуме, висевшем у него на шее, изменили оттенок, будто чувствовали настроение своего хозяина.

— Я не имею абсолютно никакого желания портить свою нервную систему личностью этого ужасного старика, — твердо сказал Сантоликвидо. — К тому же, принимая во внимание спрос на него, использование его личности для себя означало бы подрыв моего авторитета. Не правда ли?

— Конечно. Конечно.

Добродушный вид опять вернулся к Сантоликвидо.

— Что касается меня, то я приветствую любого, кто пожелает личность твоего дяди. Что за мощь! Он ошеломит девятерых из десяти, кто попробует его.

— Так же, как он ошеломлял нас при жизни, — сказал Кауфман. — Он превратил моего отца в пустую оболочку, в мальчика на побегушках. Со мной ему было справиться труднее, но мне пришлось пройти через двадцать лет сущего ада, прежде чем он признал меня своим достойным наследником. А остальные! Конечно, все мы любили его. Он был просто слишком импульсивным. Его нельзя было ненавидеть. Но когда он умер, Фрэнк, я почувствовал, что с моего горла убрали руку.

— Я понимаю.

— И еще. Никто из нас не мог поверить в то, что у него удар. Я имею ввиду, он был еще не старым человеком, чуть за семьдесят. Мы считали, что он будет с нами по крайней мере еще пятьдесят лет. Но собственная энергичность, видимо, сожгла его силы.

— Очень