Питер, в последнее время начавший острить в какой-то чудно́й мрачной манере, заявил: желает сфотографироваться в белом плаще с косой в руках. Журналистка нервно хохотнула, похоже, не зная, что на это сказать. Блич-Палмер сейчас действительно смахивал на ходячий скелет – кожа да кости.

Бабушка Тома выглядела теперь даже моложе, чем два года назад при их последней встрече. Когда он позвонил ей и сказал, что заедет, особой радости она не выказала. И внук, вместо того чтобы поцеловать ее, лишь коснулся щекой ее напудренной запавшей щеки.

Она поинтересовалась, не голоден ли он, предупредив, впрочем, чтобы на многое не рассчитывал – ничего особенного она не готовила, только самую обычную еду. Молодой человек легкомысленно решил, что это всего лишь лицемерие, присущее ее поколению, но вскоре ему пришлось изменить свое мнение: на кухонном столе его ждали только сыр и крекеры, а на «десерт» – пара бананов и чашка растворимого кофе.

Особенностью мигрени музыканта было то, что голова у него болела не постоянно. Точнее, временами непрерывная боль резко усиливалась. Эти приступы, никому не понятные и не похожие на обычную мигрень, обрушивались на него словно удар молнии, бьющей в затылок, а потом боль начинала метаться по черепной коробке. Он попросил аспирина, и бабушка подала ему две таблетки, растворенные в чашке воды.

Первые полчаса они говорили о ней самой, о ее доме, саде, занятиях и подругах. Том спрашивал, она отвечала. Где-то к середине обеда ей наскучили вопросы внука, и она сухо спросила, вернулся ли он в университет.

– Мне потребовался год, чтобы восстановиться после аварии, – ответил флейтист. – Я не мог вернуться. Не смог бы учиться.

– Я знаю, – сказала старая женщина. – Ты ведь жил тогда у меня. Ты не забыл, что жил в этом доме?

Он забыл. До него вдруг дошло, что бабушка на него обижена.

– После аварии прошло уже много больше года, Том. Ты же обещал мне, что, как только почувствуешь себя лучше, вернешься в университет, – упрекнула она молодого человека.

– Но как? – он постарался произнести это со всей горечью, на которую был способен. – Знаешь, что произойдет? Я ведь уже заканчивал второй курс. А сейчас мне придется проходить его заново. И учти, на этот раз стипендии мне не дадут.

Он недооценивал старушку и подумать не мог, что она в состоянии самостоятельно разобраться в подобных материях.

– Естественно, я это прекрасно знаю, – отозвалась она. – И сейчас объясню тебе, как надо действовать: ты пишешь заявление, после чего тебе дают грант на последний курс. Как только тебя принимают обратно, ты пишешь другое заявление на имя ректора. Ректор напишет им, что ты был болен, но что ты – прекрасный студент. Есть шанс, и весьма неплохой, что тебе дадут стипендию и на прохождение второго курса. Я все это выяснила, после того как ты ушел. Все ждала, когда ты вернешься, но ты не возвращался.

Том пробормотал, что ему очень жаль. Потом он набрался смелости, поднял глаза на бабушку и выразился, весьма туманно, что надеется на ее «спонсорство».

– Но тебе это не потребуется, – возразила она, – тебе дадут стипендию.

– Я имел в виду немного другое. Я не собираюсь возвращаться в университет, уже слишком поздно.

Несмотря на то что бабушкин взгляд посуровел, он горячо поведал ей о своем уличном оркестре и о том, что ему необходимы усилители и звукозаписывающая аппаратура для студии, в которой можно будет прослушивать и нанимать музыкантов. По мере рассказа недоверие на ее лице росло. Он поведал ей и об Алисе, будущей великой скрипачке, которой нужны деньги на обучение в Европе.

Пожилая женщина молчала. Ее внуку внезапно показалось, что она многое бы хотела ему сказать. В ее голове, похоже, вертелся целый ворох вопросов, упреков и сомнений. Но она была в замешательстве, понимая, что высказывать ему все это бесполезно. Когда долго живешь на свете, устаешь повторять одно и то же. И только одну вещь необходимо было сейчас прояснить, очень важную для них обоих.

– Скажи, Том, а с чего ты вдруг решил, что у меня много денег? – спросила она. – У меня их нет. Лишь на самое необходимое, но не более.

– Ты же сама говорила! – выпалил Мюррей. – Говорила, что завещала мне все!

– Я имела в виду дом.

– Но ты тогда дала мне понять… У меня сложилось такое впечатление… то есть я всегда думал, ты – богатая, обеспеченная, состоятельная, называй, как хочешь.

Старушка встала и начала убирать со стола. Она относила посуду в раковину, не пользуясь подносом – предмет за предметом, и когда вернулась к столу в третий раз за доской для сыра, то произнесла:

– Я действительно оставила тебе дом. Видишь ли, я не одобряю изменение завещаний. Ты обошелся со мной очень скверно, воспользовался моим домом как гостиницей, а в один прекрасный день пришел и заявил, что забираешь свои вещи и уходишь, но со мной свяжешься попозже. Вот только так и не связался. Мне восемьдесят три года, я не знаю, сколько мне еще осталось, и все же не хочу менять завещание, потому что сомневаюсь, что найду наследника лучше тебя. Хотя, положа руку на сердце, скажу, что на самом деле найти кого-нибудь хуже, чем ты, Том, было бы затруднительно.

Музыкант покраснел. Он понимал, что вел себя по отношению к бабушке отвратительно, и начал бормотать извинения, какие-то нелепые оправдания насчет того, что плохо себя чувствовал, ничего не соображал, да и сейчас ему очень плохо.

– Тем не менее у тебя хватило сил явиться ко мне в надежде, что я продам дом, чтобы спонсировать твой уличный оркестр, – сказала пожилая дама.

Мюррей принялся все опровергать. Он по-настоящему расстроился и преисполнился непривычными муками совести. Как же он раньше не понимал, что ведет себя так дурно? Молодой человек не находил себе оправданий. Бабушка права, права целиком и полностью, и ему нечего сказать, кроме как попросить у нее прощения. Если бы можно было отмотать время назад, он бы действовал иначе. Его редко посещали подобные мысли. В самом деле, к нам нечасто приходит понимание того, что нам нет прощения и оправдания, а все доводы в нашу защиту – неубедительны, то есть, что мы – абсолютно неправы. Отказ от самодовольного эгоизма – это крайне неприятное ощущение. Начинает казаться, что заглядываешь в черную яму, полную скверны, в которую очень легко упасть, присоединившись к корчащимся там грешникам.

Бабушка сказала Тому, что ему незачем брать такси до станции: она отвезет его сама. Вела машину она медленно, надолго останавливаясь на перекрестках и несколько теряясь при возможных опасностях – в общем, именно так, как водят пожилые. Внук поцеловал ее, но она осталась бесстрастной, хотя кивнула и даже слегка улыбнулась, когда он пообещал звонить. Похоже, оба они понимали, что никогда больше не увидятся.

В переулке ждал Аксель. Увидев его, Алиса дернулась. Она пришла в возбуждение и при этом испугалась, так как давно уже не видела его и только слышала шаги над головой, отправляясь спать. Услышав стук входной двери, он повернулся и пронзительно посмотрел на молодую женщину. На его лице медленно проявилась улыбка. Переулок освещал единственный фонарь в самом его конце.