– Ты что же это, шакал, только руками приложился к балану, а не поднимаешь? – то и дело кричат на работающих заключенных надзиратели. – Смотри, шакал, дрын тебе в глотку, чтобы голова не качалась... я тебя научу работать!..

– А... шакал!.. – К «приложившему к балану пальцы» подскакивает десятник и бьет его «в морду». Он хочет показать этим «соответствие» своему десятническому назначению, чтобы самому не стать снова рядовым заключенным.

Проработав часов шестнадцать – восемнадцать, без нормы, без урока, а сколько захотелось «социалистически соревнующимся» чекистам-надзирателям, заключенные строятся, проверяются и возвращаются обратно в Кемь-перпункт. Они едва-едва тащат ноги. Некоторые из них на работе лишились и без того давно уже износившихся лаптишек и теперь идут в одних мокрых онучах, а то и вовсе босиком.

Вот партия у красных ворот Кемьперпункта. Тут опять начинается: «Первая четверка, три шага вперед, шагом марррш! Вторая! Третья! Четвертая! Пятая!..»

А если случится так, что поверенная у ворот партия, войдя в пункт, встретит начальника пункта, то выслуживающийся перед начальством старший по конвоированию партии скомандует:

– Партия, стой! – и опять начнет: – Первая четверка, три шага вперед, марррш! Вторая! Третья! Четвертая!..

На другой день такой умеющий по всем правилам конвоировать чекист-надзиратель получает в приказе по 1-му отделению СЛОНа благодарность с занесением в послужной список, а потом о нем, как о хорошо знающем дело «спецподготовки», будут писать и в стенгазетах, и во всех отрядных месячных журналах: «Чекист на севере», «Зоркий глаз», «Начеку» и других.

Сплошь и рядом, не успеют заключенные поесть слоновского брандахлыста – супа, сваренного из одного пшена и воды, – как опять летит нарядчик с новым нарядом, и все снова идут на работу.

Отправка. Заключенные, уже узнавшие, что на командировках дают не 400, а 1000 грамм хлеба, что там меньше начальства и поверки производятся лишь два раза в день, рвутся на командировки. Долго ожидать им этого не приходится. Пока они работают на Поповом острове и кричат: «Раз, два, взяли. Ееееще, взяли!» – административная часть Кемьперпункта составляет списки отправляемых на командировки. Опасных каэров отправляют на остров Соловки, на Мяг-остров и на командировки, далеко лежащие от финляндской границы.

Списки готовы. Из штаба военизированной охраны 1-го отделения СЛОН звонят по телефону в 1-й отряд военизированной охраны: «Вышлите надзирателей для приема и отправки на командировки партий заключенных». 1-й отряд наряжает конвой из «лучших» чекистов-надзирателей, и они идут принимать партии, предварительно заложив за галстук «рыковки».

Отправляемые на командировки партии перед этим из Кемьперпункта переводятся на отдельный островок, отстоящий от Кемьперпункта в одной четверти километра. Там имеется большой барак, служивший когда-то складочным помещением у рыбопромышленников. В барак заключенных набивают, как сельдей в бочки. Два раза я пробовал туда войти и не мог: как только я открывал дверь барака, струя спертого, вонючего воздуха дурманила меня; кроме того, на трехъярусных нарах и на полу барака люди лежали так, что негде было ступить ногой.

– Сегодня мои комвзводов нескольким шакалам набили морду: под нарами оправляются, – не раз докладывали мне.

– Разве здесь нет уборной?

– Уборная-то есть, товарищ уполномоченный, но сами видите, из-под нар невозможно выйти во двор, не пройдешь.

– С раздачей обеда то же... Нет того дня, чтобы комвзводов не набили сотне шакалов морды. Чтобы раздать обед, надо шакалов выгнать во двор, ну а восемьсот шакалов выгнать из барака, да еще на сорокаградусный мороз, сами подумайте, товарищ уполномоченный, нельзя без того, чтобы бить морды. Ты ему кричишь: «вылетай пулей за обедом», а он, шакал, огинается, ожидает, пока другие выйдут. Ну, тут и банят их...

В 7-й роте, в которой тоже концентрируются заключенные перед отправкой на командировки, мне приходилось наблюдать следующее: ротный барак стоит на площади, отгороженной колючей проволокой; в морозное время года десятки заключенных всю ночь напролет безостановочно ходят по ней, потому что для них не хватило места в бараке: там так набито людьми, что пальца нельзя просунуть; оставшиеся на дворе должны все время ходить, чтобы не замерзнуть. Выбившись из сил от ходьбы и холода и не в состоянии противиться сну, они подходят к своим вещам, сложенным тут же на площади, притыкаются к ним головами и на несколько минут погружаются в сон, холод быстро заставляет их встать и опять метаться по площади.

В дороге отправка партий заключенных на командировки производится всегда ночью. На станции они ожидают по три, по пять часов, пока для них подадут грязные товарные вагоны. Зимой они дрожат, клацают от сорокаградусного мороза зубами, выслушивая чекистскую ругань и приказ чище держать равнение в четверках и стоять руки по швам. Когда вагоны поданы, сохранившие силы сами влетают в них «пулей», ослабевших чекисты «подсаживают» прикладами винтовок. В вагоны их набивают по 60 человек и потом наглухо закрывают все люки; двери запирают на замок. В вагоне заключенному ни сесть, ни лечь. В пути чекисты-надзиратели не хотят утруждать себя ни предоставлением заключенным возможности оправиться, ни подачей им воды. Повторяются все уже знакомые нам сцены из пути заключенных в СЛОН.

В дороге заключенным полагается 300 граммов хлеба и три соленые воблы. Но это только «полагается», фактически заключенный получает не более 200 граммов хлеба и двух вобл. Недоданное чекисты на станциях Мурманской железной дороги продают голодающим карелам, а на вырученные деньги покупают себе «рыковку».

Приехали на последнюю станцию, высадились, произвели проверку.

– Партия! – орет старший по конвою заключенным, стоящим в строю. – Предупреждаю, шаг вправо, шаг влево – будет применено оружие!.. Партия! За передними конвоирами шагом маррш!

Партия идет дремучим карельским лесом, летом съедаемая миллиардами комаров и тучами мошкары среди бесчисленных болот, а зимой, то есть в течение большей части года, – по пояс в снегу. Выворачивая из снега обутые в лапти ноги, идут пять, десять, двадцать и даже до тридцати километров[60]. Наступает ночь.

– Партия, стооой! – кричит старший по конвою с небольших саней, на которых его и, попеременно, всех конвоирующих чекистов, везут на себе заключенные.

Партия остановилась.

– Разводи костры, разгребай снег, устраивайся на ночевку.

Для чекистов заключенные раскидывают походную палатку, которую они, как и самих чекистов, везли на санях; ставят в нее железную печку, приготовляют чекистам кушанье. Сами же греют себе, у кого есть, чайники и пьют кипяток с 200 граммами черного хлеба (если только он у них остался). Потом, согнувшись в три погибели и подложив под голову грязный кулак, заключенные кое-как проводят ночь у костров, все время добывая из-под снега сушняк, поддерживая им огонь и своих костров, и в печке чекистов. А утром опять: «Становись по четверкам! Справа по порядку номеров рассчитайсь...» И опять – дорога, глубокие снега, сани конвойных чекистов и в них, вместо лошадей, заключенные.