Мы вышли из святилища, где нас держали в плену несколько недель. Оказавшись на улице, я снова убедилась, что доброта может быть грехом. Более того, моё прежнее понимание дополнилось новым, которое в равной степени бросало вызов моей вере в Дюрраловы пути аргоси. Это было связано с красотой.

– Нужно немного привыкнуть, а? – спросил он.

Перед нами простирался широкий проспект, обсаженный высокими стройными деревьями с розовыми листьями, трепетавшими на тёплом ветру. Белокаменные дома возвышались на три этажа; каждое из них было украшено своими архитектурными диковинками, но при том составляло идеальную композицию с соседними зданиями и с окружающим ландшафтом. Казалось, много веков назад город спроектировали не инженеры, а художники.

Этими художниками были медеки. Мой народ. Глупцы. Если доброту к недостойным считать грехом, то подобная красота, созданная моими предками, – настоящее преступление. Как я могла презирать джен-теп, если они вели войну против медеков, чтобы отнять у нас такие города? Возможно, оазис, к которому нас вёл Дюррал, и был главным объектом желаний магов, но сияющие проспекты и архитектурные чудеса вокруг них дали врагам повод ненавидеть нас.

Наши города были самыми красивыми на континенте. Разумеется, джен-теп нас невзлюбили. Я жила среди отбросов общества и успела понять, что подобные богатства (которыми теперь владели наши враги) сами по себе были преступлением против человечества.

Неудивительно, что джен-теп вели себя как параноики. Однажды кто-нибудь придёт и захватит это место вместе со всеми другими подобными, усеивающими их территорию. Тогда они станут похожи на нас.

– Арта пресис, – сказал Дюррал. Он взял меня под локоть и повёл по проспекту.

Видеть необычности в повседневной жизни. Это была первая часть арта пресис, но есть ещё вторая – видеть повседневное в том, что странно…

На нас смотрели, но ни один человек даже не подумал поднять тревогу. Богато одетые лорды и леди-маги, даже слуги ше-теп, спешащие выполнить подлинную работу по управлению городом, – все шли мимо. Никто не шарахался, никто не вскидывал руки, чтобы наложить смертоносное заклятие.

Они, конечно же, обратили на нас внимание. Некоторые кривились, глядя на нашу пыльную потрёпанную одежду. Но – эй! – я бы тоже скорчила козью морду, если б моя кожа была безупречно гладкой, а волосы – тщательно уложены. Мы с Дюрралом действительно испачкали это место.

– Их не волнует, что мы здесь, – пробормотала я, почти испугавшись этого равнодушия.

Дюррал свернул с проспекта на улицу поуже, обогнув сверкающую башню с золотыми украшениями на круглых балконах.

– Это город, девочка, – сказал он. – Люди живут, работают, занимаются любовью, беспокоятся о будущем, задаются вопросами о прошлом. Они едят, пьют, срут, спят и мечтают о завтрашнем дне, хотя завтра никогда не наступает, как известно.

– Не надо, – попросила я. – Не хочу, чтобы это звучало как…

Дюррал указал на четверых мужчин и женщин в гитабрийской одежде, ехавших по круглому променаду в прекрасной карете с привязанными к крыше сундуками.

– Иностранцы вроде нас приезжают сюда торговать или решать дипломатические вопросы. А некоторые, я думаю, – просто посмотреть, как живут джен-теп. И всё это без войн и кровной мести.

Я уже собиралась возразить, но тут Дюррал повернул меня лицом к семейству, стоящему на другой стороне улицы и взирающему на нас.

Родители были магами – даже отсюда я видела татуировки, которые выглядывали из широких рукавов их мантий. Ребёнок – мальчик лет семи – указывал на меня, цепляясь за одежду отца.

– Вон стоит твой враг, – сказал Дюррал.

– Мне нет дела до сопляка. Я беспокоюсь о его родителях.

– О? Разве ты не заметила руку малыша?

Знаки были едва заметны. Наверняка символы только начали наносить на предплечье мальчика, но я отчетливо видела на его коже часть джен-тепской татуировки.

– Он скоро вырастет и станет посвящённым, а позже – полноценным магом. Может, даже боевым магом, как твой Тёмный Сокол. Или лорд-магом, как тот парень, Мет-астис, который устроил весь этот бардак.

– Не сравнивай Мет-астиса с ребёнком, Дюррал! Ты прекрасно понимаешь, что это не одно и то же!

– Почему? Думаешь, старик никогда не ходил в детских сандаликах и не скалился в глупой мальчишеской ухмылке?

– Это не одно и то же! – повторила я.

Мой гневный тон испугал ребёнка на другой стороне улицы. Он ещё больше съёжился, зарывшись в отцовскую мантию. Однако родители не позволили сыну спрятаться. Думаю, они хотели, чтобы он увидел лицо своего врага.

– Если ты и дальше пойдёшь этим путём, – предупредил Дюррал, – то однажды – может, через десять лет, а может, через двадцать – тебе придётся драться с тем мальчишкой. Для вас обоих будет лучше, если ты убьёшь его сейчас, прежде чем он войдёт в полную силу.

– Прекрати, – сказала я уже тише. – Прекрати, пожалуйста.

Дюррал наклонился и прошептал мне на ухо.

– Хочешь увидеть фокус?

«Нет, – подумала я. – Не делай этого со мной, Дюррал. Пожалуйста, не делай этого».

– Улыбнись, – сказал он.

– Нет.

– Улыбнись, или я расскажу тебе старую забанскую шутку, такую пошлую, что твои щёки станут розовее этих тамарисков. И в конце концов ты начнёшь лыбиться как пьяная.

Как я ни старалась сдержаться, дурацкая улыбка начала расползаться по моему лицу. Наверное, я могла бы убрать её, если б приложила усилия, но к тому времени глаза мальчика расширились от любопытства – хотя мать недовольно нахмурилась.

Меня начало охватывать странное чувство власти. До недавних пор любой, кто смотрел на меня слишком долго, попадал под влияние омерзительной магии Мет-астиса и его охватывала ненависть. Теперь по крайней мере эта часть заклинания исчезла. Улыбаться тому мальчишке было как… как будто я могла загипнотизировать его с противоположной стороны улицы одними лишь приподнятыми уголками рта.

Мальчик поднял руку, и на миг мне показалось, что сейчас он сотворит какое-нибудь мелкое защитное заклинание. Но он просто повернул руку ладонью наружу и помахал мне. Я помахала в ответ. Родители уволокли его.

– Истинное чудо, – сказал Дюррал в своей обычной манере – так, что невозможно было понять, шутит он или говорит серьёзно.

– Что это меняет? Ты видел родителей. Они забьют сыну голову новыми историями о грязных медеках. Он вырастет в этом их городе – который должен быть нашим – и научится меня ненавидеть.

– Может быть, – признал Дюррал. – Но ты не знаешь будущего, и я тоже.

Он достал колоду карт и веером развернул их передо мной. Я уже видела такие карты раньше – их масти символизировали разные культуры континента. Дароменские щиты. Чаши Берабеска. Септаграммы джен-теп. У медеков прежде были листья, но аргоси больше не держат эту масть в своих колодах, потому что нас слишком мало и мы уже не имеем значения.