Он только начал осознавать, какой ужасной страной была Германия.

Переставляя ноги, совершенно разбитые о брусчатку, волоча на себе два килограмма стеклотары, он искал мусорный контейнер. И не просто контейнер, а для стекла. И не просто для стекла, блядь, а для коричневого стекла. Всё, буквально всё оказалось разочарованием. Немецкое пиво — в первом кафе опять была только светленькая моча, все сорта одной крепости и почти одинаковые на вкус. Ладно, он даже смирился и хотел остаться — но в туалете какой-то мужик начал болтать с ним прямо у писсуара, и Макс удалился, втайне решив, что там собираются голубые. Он подался в ночной клуб. Вход оказался бесплатным, но внутри было совершенно пусто, а в меню — только газировка и бабские коктейли. Девушка у стойки туманно объяснила ему, что сюда многие заходят под таблетками, и клуб предпочитает не подавать крепкий алкоголь. Кстати, девочки в Германии были так себе. Тощие вешалки, ни фигуры, ни рожи. Хотя это Максим знал и раньше, из немецкого порно. Третья забегаловка оказалась как бы в турецком стиле, настолько, что официанты даже не говорили по-английски. Он с трудом выяснил, что здесь продавали табак, поэтому алкоголя, видите ли, в меню вообще не было. «Какого черта», — думал Макс. Нет, что за свинство? Он закурил и обнаружил, что сигареты почти закончились. Нужно было искать бензоколонку. Он нашел ее. И купил сигарет по бешеной европейской цене. И крепкого пива — видимо, единственный сорт на всю Германию, — в бутылках с проволочным намордником. Пришлось устроиться с пивом на лавке и пить его под косыми взглядами, но Максиму уже было плевать на чье-то внимание. Он решил выпить пару бутылок, взять еще две, и отправиться домой. И тут возникла проблема стеклотары. Макс не хотел оставлять бутылки под лавочкой — что бы ни воображали себе немцы, он принадлежал к цивилизованному миру. О чем теперь жалел, потому что вокруг, оказывается, стояли урны для какого-то особенного мусора, куда не полагалось выбрасывать бутылки. Максим поволок их через весь город, высматривая контейнер для стекла, и ему попалось несколько. Правда, мать их, никто ему не сказал, что бывают контейнеры для зеленого стекла, для белого и коричневого — по отдельности. Вскоре он сдался. Макс выбросил коричневое стекло в зеленый бак и ушел, невольно ощущая себя нарушителем. У него оставалось еще две бутылки пива, и нужно было срочно найти туалет. Вот теперь Максим почувствовал себя в западне. Дома с этим не возникло бы проблем — на улице давно стемнело, зайди в любой темный угол, раз-два, и можно пить дальше. Но здесь… Он метался вперед и назад по узеньким средневековым улицам, вдоль красивых фасадов и палисадников, сбитых в одну мощеную кишку.

Изнывая от растущего давления в мочевом пузыре, сжимая в руках неудобные холодные горлышки, Макс пытался высмотреть хоть один пустырь, хоть один высокий забор, хотя бы какие-то дикие заросли. Но ему не попадалось ни кустика, ни заброшенной арки, ни безлюдного тупика. Все кусты росли в кадках, все оградки едва достигали пояса, и в каждом углу горел фонарь. В последний момент, уже едва в силах держаться, он повернул на детскую площадку, обогнул кучку подозрительных людей у фонтана и нырнул в стриженный зеленый лабиринт. Здесь, в тишине среди ароматных зарослей, было даже чище, чем на улице, но Максим уже не мог выбирать. Расстегнув брюки, он уставился в звездное небо и минуты две поливал рыхлый песок, содрогаясь от невыносимого блаженства. У выхода из лабиринта его ждал человек. Он спросил о чем-то по-немецки.

— Простите, ду ю спик инглиш? — Макс едва успел перевести дух. Перед ним стоял полицейский в аккуратной фуражке. Вежливый, корректный европейский полисмен. Деньги предлагать не было смысла, это Максим понял сразу.

— Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете? — спросил полицейский на правильном английском. Куда правильней, чем спросил бы Макс.

— Мой… — он беспомощно убрал руки за спину. — Э-э… мои штаны… я сел на грязь и должен был почистить. Их.

— Вы знаете, что это за место? — полисмен наклонил голову и внимательно посмотрел ему в лицо. Максим растерялся окончательно.

— Это, хм, — он кашлянул и глупо хихикнул, понимая, что совершенно пьян. — Германия. Это Германия. Правильно?

— Ваши руки, пожалуйста.

— Что?

— Могу я посмотреть, что вы держите в руках? У Макса пересохло в горле.

— Это, — полисмен добавил что-то неразборчивое. Он жестом попросил Максима извлечь руки из-за спины. В них Макс по-прежнему сжимал по бутылке пива. Как две гантели. «Хероин спот», — разобрал наконец Макс. Вот что сказал мент.

— Здесь собираются наркоторговцы и их клиенты.

— А, — перед ним блеснула искра надежды, и даже по-английски стало говорить легче. — Нет. Понимаете, я не отношусь. Я русский.

— Как многие из них, — полисмен еще смотрел ему в глаза, но Максим уже поймал нить.

— Окей, слушайте, — заявил он, набираясь уверенности с каждым словом. — Я здесь никого не знаю. Я гулял и пил пиво. Полицейский выглядел растерянным, и Макс быстро поправился.

— Да, так вот, я пил пиво, а затем гулял. Мне нужно было почистить штаны, — он показал, как чистит брюки. — И я зашел сюда. Сейчас я иду в гастхаус и несу пиво с собой. Он сунул полисмену бутылки в доказательство. Тот еще немного поколебался и устало отдал честь.

— Пожалуйста, будьте осторожны, это плохое место для прогулки. И всё. Полицейский развернулся и ушел. «Ни хрена себе», — подумал Максим, едва сдерживая радость. Нет, какие идиоты. Какие милые, наивные идиоты. «Хероин спот», — мысленно повторял он по дороге в гостиницу. Вот это место не помешало бы навестить. В номере было тихо. Лиза давно спала. Грохнувшись на кровать, Макс весело расправился с оставшимся пивом. И отключился, строя планы на завтрашний день.

11 мая 2005 года

Он всё-таки нашел ее. Сюзанна похудела, ноги ее стали еще тоньше, а черты еще острее, но губы по-прежнему складывались в горькую улыбку, которую Дима хорошо помнил.

— Блин, — она сразу полезла в сумку за сигаретами. — Это ты. Мне сказали, это какой-то журналист. Они сидели в бистро напротив съемочной площадки. По ту сторону витрины копошились рабочие, все как один загорелые и носатые. Они весело ругались по-французски, раскладывая стремянки и закрепляя прожектора.

— Надо же, — Дима улыбнулся. — Настоящая киностудия. А я думал, ты еще снимаешься в этом, в порно. Сюзанна выпустила дым сквозь плотно сжатые зубы.

— Прости, но можно вот без этого? Я, конечно, понимаю, что никто не разберет, о чем ты, но можно не афишировать? Дима не знал, что сказать, и только кивнул.

— Я актриса, — объяснила Сюзанна. — В кино много кто… начинал по-разному, но об этом незачем говорить. Он снова кивнул.

— Ну, — теперь она улыбалась по-настоящему. — И чего тебя снова принесло в такую даль? И опять, четыре года спустя, Дима не знал, как рассказать ей. Он заговорил о Синице, об их свиданиях у него в голове, о том, как стал журналистом, потому что этого хотела она. И о том, как Синица исчезла. И о том, как устроена память. Как в ней хранится отпечаток живого человека, пока у мозга достаточно информации, чтобы воссоздавать его. Официант принес кофе, и Дима умолк.