— В чем дело?

— Дежурный только что связался со мной по рации. Мистер и миссис Ганн прибыли в участок.

— Черт, — прошипел Бертон. — Только их мне не хватало. Передай дежурному… кто там сейчас… Передай ему, чтоб сказал им, что я в больнице и чтобы шли домой. А я вернусь в участок и приму их, как только смогу.

— Он уже пытался, — возразил Харрис. — Они с места не сдвинулись. Потому что они не с вами хотят увидеться и поговорить, а… — он кивнул в направлении Бегли. — Они хотят знать, правда ли, что Бен Тирни — это Синий.

Тут Бегли пришел в ярость. Он сумел удержаться от крика, но его голос завибрировал от бешенства.

— Надеюсь, это шутка.

— Нет, сэр.

Бегли надвинулся на молодого полицейского.

— Кто им сказал? Кто им сказал, что мы интересуемся Беном Тирни? Если это вы им сказали, офицер Харрис, я пришпилю вам ваш жетон на головку члена и запаяю.

— Это не я! Клянусь! Это был Гас Элмер. Старик с турбазы.

— Мы ему велели никому не рассказывать о нашем расследовании, — напомнил Филин.

— Я думаю, он не хотел, — пояснил Харрис. — Он не говорил напрямую с мистером и миссис Ганн. Он позвонил своей кузине проверить, как она пережидает бурю: у нее дымоход плохо тянет. И у него как-то нечаянно вырвалось.

— Нечаянно вырвалось?

Рык Бегли заставил даже Хокинса очнуться от наркотического забытья: он громко застонал. Харрис опасливо попятился.

— Его кузина обычно гладит белье для миссис Ганн, — виновато продолжил он свои объяснения. — Я думаю, она решила, что это ее долг — их известить, понимаете? — Он дрогнул и замолчал под убийственным взглядом Бегли.

— Для кого еще кузина мистера Элмера гладит белье? — Его сарказм не дошел до Харриса. Пока молодой коп всерьез обдумывал свой ответ, Бегли повернулся к Датчу Бертону. — Я хотел бы воспользоваться вашим кабинетом для беседы с супругами Ганн.

— Прекрасно, но я тоже еду.

— А как же ваше лицо?

— Ничего, есть у меня одна мазь, намажу.

Они один за другим вышли из смотровой. Проходя мимо, Бегли бросил взгляд на лежащего в постели Кэла Хокинса. Весь утыканный внутривенными иголками, он снова впал в забытье. Бегли не испытывал к нему ни малейшей жалости, хотя и защищал его перед Бертоном.

Как только они забрались в машину и тронулись, Филин заговорил:

— Я думал, вы так и так хотели поговорить с Ганнами, сэр.

— Я собирался нанести им визит, как только мы покинем больницу.

— Тогда почему вы так расстроились?

— Я собирался их запугать, чтоб поняли, как важно держать наше расследование в секрете. Нам нужно взять Тирни под охрану, пока местные не прознали, что мы его разыскиваем.

— Вы же видите, как быстро распространяются сплетни.

— Вот то-то и оно, Филин. Если мы не доберемся до Тирни в самом скором времени, боюсь, целая шайка местных обормотов под предводительством шефа полиции возьмет дело в свои руки. Они его уже приговорили, для них он Синий. В таких случаях праведный гнев всегда берет верх над законом. Эти славные местные парни, защищая своих женщин, могут прибегнуть к неписаному закону гор. Если они доберутся до Тирни раньше нас, он покойник. Ему крупно повезет, если ему зачитают права, прежде чем утопят в собственной крови. А уж газеты натешатся от души. Разнесут весть от Род-Айленда до Калифорнии. Фанатики по контролю над оружием накинутся на это дело. У нас на руках, Филин, останется такая хрень, что мало не покажется.

— А также множество вопросов.

— Вот именно. Например: где закопаны пять тел? Несколько минут они ехали в молчании. Потом заговорил Филин:

— Вы опасаетесь, как бы они не устроили охоту на Тирни, думая, что он Синий. А если он не Синий?

Бегли нахмурился.

— Этого я тоже опасаюсь.

Занавески на всех окнах были задернуты, чтобы хоть в малой степени удержать тепло. Когда свет погас, спальня погрузилась в темноту.

— Это было неизбежно, — сказал Тирни.

Лилли выждала несколько секунд, давая глазам привыкнуть, потом подошла к окну и отодвинула одну из штор. Сгущающиеся за окном преждевременные сумерки дали Тирни новый довод в споре.

— Часам к трем-четырем совсем стемнеет, — сказал он. — Значит, у нас осталась всего пара часов светового дня. Мне именно столько потребуется, если не больше, чтобы добраться до машины и вернуться сюда, если я уйду прямо сейчас.

Лилли прижала пальцы к вискам.

— Я… больше… не могу… спорить.

— Ну и не спорь. Просто открой наручники.

— Ты меня убьешь.

— Я пытаюсь спасти твою жизнь.

Она покачала головой, с трудом стараясь вдохнуть.

— Я могу… доказать… что ты Синий.

— Ты ничего не сможешь доказать, если задохнешься.

— Записка.

— А, понятно. Ты оставишь записку и в ней скажешь им, что я Синий. Ты поместишь ее в такое место, где они ее обязательно найдут.

Она кивнула.

— А я в таком случае скажу, что у тебя начались галлюцинации от кислородного голодания, и ты видела здесь танцующих слонов. И мне поверят. А что касается этого, — он кивнул на синюю ленточку, лежавшую на сиденье кресла-качалки, — я скажу то же самое, что сказал тебе: я ее нашел и как раз собирался отнести в город и отдать властям.

Лилли кивком указала на его руки.

— Да, объяснить «браслеты» будет трудновато, но у меня в запасе день или два, чтобы выдумать правдоподобное объяснение. И потом, кто знает, может, мне удастся освободить руки еще до того, как кто-нибудь сюда доберется.

— Я так не думаю, — возразила Лилли, глядя на его окровавленные запястья. — Даже если… я умру… они возьмут тебя.

С этими словами она повернулась, чтобы уйти и тем самым положить конец спору.

— А что страшнее всего, как ты думаешь?

Лилли остановилась, но не обернулась. Тирни упрямо продолжил:

— Если ты меня выпустишь, что, по-твоему, страшнее всего, Лилли? Допустим, я Синий. Допустим, я убью тебя чтобы ты не указала на меня властям. Но ты так и так умрешь. Это вопрос нескольких часов. Так не все ли тебе равно, как умереть — с моей помощью или без нее?

Лилли повернулась к нему лицом.

— Спасти… новую… жертву…

— А, понял. Ты не хочешь меня отпустить, чтобы я не напал на какую-нибудь другую женщину и не сотворил с бедняжкой то, что, по-твоему, я с ними со всеми творю. Все дело в этом?