Я забронировала номер в гостинице «Корона», бывшей почтовой станции, окна которой вот уже лет четыреста смотрели на площадь и которая соседствовала теперь с банком и туристическим агентством. Местечко оказалось и вправду очаровательное, с двором, вымощенным старинной плиткой, множеством каминов и бревенчатыми балками. Меня порадовали книги на полках и настольные игры на общей стойке. Они придавали гостинице домашний уют. Я разыскала администратора, спрятавшегося за крохотным окошком, и зарегистрировалась. Я подумывала остановиться у сестры, но Вудбридж находился в добрых тридцати минутах езды, да и здесь мне вполне понравилось.

Я поднялась в номер и бросила вещи на кровать — могучую конструкцию с балдахином. Мне хотелось, чтобы здесь был Андреас и разделил ее со мной. В нем жила особая любовь к старой доброй Англии, особенно с нажимом на «доброй». Занятия вроде крокета, чая со сливками и крикета кажутся ему одновременно непостижимыми и неодолимыми, поэтому во Фрамлингеме он оказался бы в любимой стихии. Я отправила ему текстовое сообщение, потом вымыла голову и расчесалась. Время шло к обеду, но есть не хотелось. Я вернулась к машине и поехала к Эбби-Грейндж.

Дом Алана Конвея находился в паре миль от Фрамлингема, и без помощи навигатора его было почти невозможно найти. Всю жизнь я прожила в городе, где дороги непременно куда-то ведут. Собственно говоря, им больше некуда деваться. Такого не скажешь о том деревенском тракте, который бог весть сколько петлял по местности, прежде чем еще более узкая дорожка не вывела меня к частному проезду, а тот наконец уперся в дом. Когда до меня дошло, что я вижу перед собой здание, послужившее прообразом для Пай-Холла? Ну, наверное, грифоны на въездных воротах были первым ключом. Сама усадьба в точности соответствовала описанию. Подъездная дорога изгибом бежала к парадной двери через обширные лужайки. Розария я не приметила, а вот озеро было, как и полоса леса, подходящая на роль Дингл-Делла. Мне не составило труда представить, как Брент стоит рядом с трупом Тома Блэкистона, брат которого отчаянно пытается сделать ему искусственное дыхание. Большую часть работы проделали за меня .

А сам дом? «Сохранилось от него только продолговатое крыло с восьмиугольной башней — ее значительно позже возвели в дальнем конце». По мере приближения именно это я и увидела: длинное, узкое здание, с двумя двухэтажными крыльями по дюжине окон каждое, примыкающими к башне. С нее открывался, должно быть, прекрасный вид, но сама она выглядела нелепо. По моему предположению, ее возвел в девятнадцатом веке некий викторианский промышленник, перенесший воспоминания о лондонских заводах и мавзолеях в сельскую глубинку Суффолка. Усадьба даже близко не была такой живописной, как родовой дом сэра Магнуса Пая, по крайней мере в том виде, как описал его Алан Конвей. Эбби-Грейндж построили из грязнокрасного кирпича, всегда навевавшего на меня ассоциации с Чарльзом Диккенсом и Уильямом Блейком. Оно было не к месту здесь, и выручало только его расположение. Сад раскинулся под бездонным небом, надо полагать, на четыре или пять акров, и ни одного другого дома вокруг не было. Мне бы не захотелось жить тут, и, говоря по совести, я отказывалась понять, что привлекло сюда Алана Конвея. Не был ли он метросексуалом для такой бестолковой усадьбы?

Вот тут он и умер. Я думала об этом, выходя из машины. Всего четыре дня назад он спрыгнул с башни, нависавшей теперь надо мной . Я вгляделась в зубцы на верхней площадке. Надежными они не выглядели. Стоило человеку нагнуться сильнее, с суицидальными намерениями или нет, и свалиться не составит труда. Вокруг башни раскинулась лужайка, трава была кустистая и неровная. В романе Иэна Макьюэна «Невыносимая любовь» есть исключительно точное описание того, что происходит с человеческим телом при падении с большой высоты, и мне не составило труда представить Конвея с переломанными костями и противоестественно вывернутыми конечностями. Убило ли падение его сразу, или он лежал в агонии, пока кто-то не нашел его? Алан жил один, так что тревогу могли поднять уборщица или садовник. Ну какой в этом смысл? Он покончил с собой, чтобы избежать страданий, но вместо этого претерпел ужасные муки. Я бы такой способ не выбрала. Лучше уж наполнить ванну теплой водой и вскрыть вены. Прыгнуть под поезд. Да, так было бы надежнее.

Я достала айфон и отошла подальше, чтобы в объектив попало все крыло. Не знаю, зачем я это сделала. Но разве кто задумывается о смысле, делая фотки? Мы ведь их никогда потом не смотрим. Я миновала густые заросли кустарника — их в книге не было, — а возвращаясь назад, заметила следы шин. Совсем недавно, когда трава была мокрая, за кустами стояла машина. Я сфотографировала и отпечаток протектора: не потому, что это могло быть важным, просто решила, что так положено. Сунув айфон обратно в карман, я снова зашагала к парадной двери, когда та вдруг открылась и на порог вышел мужчина. Я никогда с ним не встречалась, но сразу поняла, кто это. Я уже упоминала, что Алан был женат. Вскоре после того, как вышла третья книга из серии про Аттикуса Пюнда, вышел срок и этому браку. Алан оставил семью ради молодого человека по имени Джеймс Тейлор. Под молодым я подразумеваю возраст едва за двадцать, тогда как Алану было уже лет сорок пять, а его сыну исполнилось двенадцать. Личная жизнь Конвея меня не касалась, но признаюсь, меня снедало некоторое беспокойство, как скажется на продажах такой поступок автора.

История появилась во многих газетах, но, к счастью, шел 2009 год, и журналисты уже были не такими ядовитыми. Жена Алана Мелисса и их сын переехали в юго-западные графства. Очень быстро стороны пришли к соглашению. Именно тогда Алан купил Эбби-Грейндж.

Я никогда не встречалась с Джеймсом Тейлором, но знала, что смотрю сейчас именно на него. На мужчине были кожаная куртка, джинсы и футболка с большим вырезом, из-под которого выглядывала висящая на шее тонкая золотая цепочка. Хотя теперь ему было двадцать восемь или двадцать девять, он все еще выглядел юным, с детским лицом, которому даже густая щетина не добавляла взрослости. Волосы у него были длинные и светлые, нечесаные и немного сальные, они повторяли изгиб шеи. Видимо, он только что встал. Взгляд у Джеймса был тревожный, подозрительный. Мне подумалось, что это след какой-то перенесенной в жизни травмы. А может, он просто не был рад меня видеть.

— Так! — воскликнул молодой человек. — Вы кто такая?

— Сьюзен Райленд, — назвалась я. — Я работаю в «Клоуверлиф букс». Мы издатели Алана.

Выудив из сумочки визитку, я протянула ее Джеймсу. Он глянул на меня, потом его взгляд скользнул мимо.

— Мне нравится ваша машина.

— Спасибо.

— Это ведь «Эм-Джи»?

— «Эм-Джи-Би», если точнее.

Он улыбнулся. Похоже, его позабавило, что женщина моего возраста ездит на такой машине.

— Боюсь, если вы собирались повидать Алана, то слегка опоздали.

— Знаю. Мне известно, что случилось. Можно мне войти?

— Зачем?

— Это трудно объяснить. Я кое-что ищу.

— Ладно. — Он пожал плечами и распахнул дверь, как если бы дом принадлежал ему. Но я читала письмо и знала, что это не так.