— У меня болит голова, — наконец признался ты.

— Еще бы! Раз уж тебе не удается утихомирить ее своими хитроумными и обольщающими фразами, то я — если будешь вести себя хорошо — принесу тебе болеутоляющее средство. Подержи-ка вот это, — сказала я, беря твою руку и поднимая ее к полотенцу, которое я положила на твою — все еще кровоточащую — рану. — Я схожу в свою комнату за аспирином. Он уменьшит боль.

— Аспирин?

— Твои сомнения свидетельствуют о том, что тебе не часто приходится терпеть боль.

— Ты же видишь, что у меня крепкое здоровье. В детстве я, правда, иногда болел, и матушка давала мне салициловую кислоту.

— Аспирин — примерно то же самое, что и салициловая кислота, но только действует эффективнее и не причиняет вреда желудку.

— В таком случае неси его сюда побыстрее.

Коридоры замка были тускло освещены. Здесь снова воцарились тишина и спокойствие, характерные для любого раннего утра. Моя комната находилась через четыре или пять дверей от твоих покоев, сразу за углом коридора. Я быстро нашла аспирин среди тех немногих медикаментов, которые всегда и везде возила с собой — скорее на всякий случай, чем в силу реальной необходимости. Аспирин у меня имелся в виде порошка — в небольшом пузырьке — ив виде таблеток, лежащих в коробочке. Я взяла одну таблетку, потому что принимать ее было намного удобнее, чем порошок. Поскольку у меня уже начинали мерзнуть ступни, я надела тапочки. Затем я бесшумно вышла из своей комнаты, стараясь не привлекать внимания ставших гораздо более настороженными — после такой беспокойной ночи — обитателей замка. Однако едва я завернула за угол, как за моей спиной послышался звук открываемой двери. Ее открывали очень осторожно, и было понятно, что тот, кто это делал, пытался — как и я — остаться незамеченным. Однако в гробовой тишине раннего утра даже самый тихий скрип отодвигаемой задвижки казался едва ли не раскатом грома. Я, развернувшись, осторожно выглянула из-за угла и увидела, как какая-то тень выскользнула из-за двери в конце коридора и закрыла эту дверь за собой. Затем эта тень осторожно заскользила по коридору в направлении лестницы. Как я ни пыталась рассмотреть, кто же это крадется по коридору, освещение было настолько тусклым, а действовал этот человек с такой осторожностью, что разглядеть его лицо мне не удалось. Когда этот призрак подошел к первой ступеньке лестницы, а я уже подумала, что мне останется разве что догадываться, кто же это пытался куда-то незаметно улизнуть, что-то заставило его оглянуться (возможно, он почувствовал, что в этом коридоре не один), и на его лицо упал желтоватый свет луны, проникавший в коридор через одно из окон. Свет этот был очень слабым — он лишь чуть-чуть усилил контраст между более светлыми и более темными тенями, — однако его вполне хватило для того, чтобы я узнала герцога Карла — твоего брата. Он застыл на месте всего лишь на несколько секунд, настороженно приподняв голову, как охотничья собака, высматривающая добычу. Я тоже замерла и даже затаила дыхание в надежде на то, что он меня не заметит… Наконец он отвернулся и тихонько зашагал по лестнице.

Эта ночь, похоже, приберегла для меня еще кое-какие сюрпризы! Что делал в коридоре Карл, если весь замок уже угомонился? Он выслеживал того же, кого до него выслеживал ты, или он был выслеживаемым? Я не знала, чью комнату он покинул так скрытно, и подумала, что это были какие-то постельные дела. «Еще до того, как розоватый утренний свет начал ласкать кожу его любовницы, он покинул ее ложе, пресытив свои душу и тело удовольствиями», — насмешливо изложила я сама себе суть этого его приключения, облачая свои размышления в романтическую форму, и затем мысленно — не без ехидства — улыбнулась, вспомнив, что — насколько я знала — комната Нади находилась в другом крыле замка.

Я вошла в твои покои и, приблизившись к тебе, увидела, что ты заснул. Сама того не желая, я остановилась перед тобой и начала тебя разглядывать. Ты, безусловно, был самым привлекательным из всех мужчин, каких я когда-либо видела. Ты обладал той идеальной красотой, которой должны были бы обладать исключительно женщины, потому что мужчинам не приличествует быть красивыми. Мужчинам вполне хватает и того, что они сильные, хорошо сложенные, не уродливые и, как говорят в народе, завидного роста. Поскольку красота считается достоянием исключительно женским, никто не ожидает от мужчины, что его черты лица должны отличаться, так сказать, архитектурным совершенством, что его мимика должна быть такой же гармоничной, как хорошо сочиненная мелодия, или что его внешность в целом должна таить ту загадку, которая превращает произведение искусства в бессмертное творение. Однако ты был именно таким. Ни шрамы, ни ушибы, ни бледность твоего лица даже и на капельку не убавляли твоей привлекательности. Ты был мужчиной, не влюбиться в которого с первого же взгляда было не просто трудно — это было невозможно. Однако самая большая опасность заключалась в том, что изначальная пылкая влюбленность могла трансформироваться в хроническую болезнь и что рана от стрелы Купидона, поначалу кажущаяся не такой уж и серьезной, могла стать неизлечимой. Поэтому для такой женщины, как я, — женщины, которую превратности судьбы вынудили осознанно и однозначно отречься от любви как таковой; женщины, которая считает, что романтическая любовь представляет собой клубок эфемерных чувств, поднимающих душу до самых небес, чтобы затем сбросить ее оттуда на землю (в результате чего человека сначала охватывает буря иррациональных чувств, а затем — мучительное ощущение зависимости и уязвимости), — для такой женщины встретить тебя было настоящим несчастьем. Когда приходишь к пониманию того, что романтическая любовь — это нечто иллюзорное, эгоистическое, индивидуалистическое и заразительное и что она, словно наркотик, создает лишь видимость счастья, которое рано или поздно приводит к невыносимым душевным страданиям, то обнаружение даже малейшего волнения в сознательно запертом на замок сердце вызывает страх и отчуждение, а также осознание необходимости одолевать то и дело возникающие соблазны. Именно такие чувства испытывает наркоман, когда у него появляется возможность еще раз ощутить, как уже известный ему наркотик, попав к нему в вены, приятно одурманивает рассудок.

Тем не менее отвергнуть страсть такого мужчины, как ты, было все равно что убить саму себя… И я это прекрасно знала.

Предаваясь подобным размышлениям, я невольно наклонилась (мое тело словно бы помимо моей воли подчинилось моим безумным прихотям) и поцеловала тебя в лоб, в глубине души надеясь на то, что этот мой поступок был продиктован исключительно плотской страстью, а не возникшим к тебе серьезным чувством.

Ты открыл глаза, посмотрел на меня и улыбнулся.

— Зачем ты это сделала?

— Я не придумала более подходящего способа тебя разбудить.

— А мне показалось, что ты сделала это потому, что любишь меня, — сказал ты с тем свойственным тебе милым тщеславием, которое, проявившись у другого человека, показалось бы мне отвратительным.

У меня возникло ощущение, что тебе так хорошо известны все только что пришедшие мне в голову мысли, как будто это не ты их угадывал, а я сама громко их озвучила. От этого ощущения у меня внутри похолодело.