— Маринка, в московских пробках, когда на работу опаздываю, — сквозь шум ветра кричал и смеялся Борис, вдруг подумав, что если бы его увидел командир Силин и полковник Селезнев… «Оставили бы без премии, а может и выговор объявили без занесения в личное дело».

Вырвавшись из освещенного города, они вдруг окунулись в густую ночную темень. Джип с русскими не сбавляя скорости, быстро мчался по идущей над отвесной пропастью смертельно–опасной горной дороге. Полицейские автомашины еще долго следовали за уходящим джипом, пока не остался только один высокий с несколькими мигалками и истошной звуковой сиреной, турецкий жандармский фургон.

— Ни как не отстанет от нас, решили с нами посостязаться, — улыбнулся Борис и прибавил скорость. Несколько раз джип на поворотах сносило к пропасти, но, видно, Бог в этот вечер все же помогал русским, которые лишь хотели справедливости и свободы…

— Они отстают от нас, Борька! — радостно кричала Маринка, до сих пор прижимая к себе российский паспорт, боясь его снова потерять.

Борис заметил, что ночная дорога стала забираться на гору и слева открылось ночное море, освещаемое луной. Оно словно огромная темно–синяя колыбель навевала на мысль, что этот ночной кошмар вскоре кончиться и они уйдут от погони.

— Маринка, скоро дорога с горы пойдет, вот там мы…, — он не успел договорить, как ночное небо прорезала длинная автоматная очередь.

Автоматные трассирующие пули, словно огненные пчелы проносились мимо мчащегося в ночи джипа. Некоторые пули ударялись в полотно каменистой дороги и, отскакивая, высекали искры. Но вот несколько пуль хлестнули по верху автомашины, не задев автомобиля. Наконец, автомобиль перевалил через верхний изгиб перевала и стал уноситься вниз. Борис все отчетливее стал замечать, что жандармский фургон стал начал отставать, сбавляя скорость.

— Маринка, кажется на отрыв пошли… Наверное они к нам интерес стали терять, — крикнул спецназовец, но не услышал ответа.

Только сейчас, он заметил, что Маринка склонила голову, и не отвечала, закрыв глаза. Борис еще несколько раз крикнул ей, но ее лицо так и застыло в своей последней улыбке. Тонкая струйка крови начала стекать от ее правого виска ей на голубое платье…

— О, Господи! Ну почему же все так получилось, — закричал, что есть мочи русский спецназовец и начал останавливать автомашину. Он потрогал шейную артерию умершей молодой рязанской девушки и понял, что она мертва.

Подчиняясь одному ему известному воинскому закону русского воина, Борис стал разворачивать джип на узком серпантине, собираясь в обратную сторону. Взглянув на небо и луну, возможно в последний раз, русский боец перекрестился, поцеловал крест и… сорвал джип вперед, все больше наращивая скорость.

Снова ветер ударил в лицо русского гонщика, только теперь ставшего преследователем. Борис увидел как красные подфарники жандармского фургона удаляются вниз с горы, обратно к Анталье. Выключив свет, и пользуясь лишь светом луны спецназовец стал догонять тех, кто убил Маринку, тех кто не смог ее защитить от насилия и унижения, а затем убивших невиновную русскую девушку.

Когда до жандармского автомобиля осталось не больше двух сотен метров, русский гонщик включил ослепляющий дальний свет и погнал вниз с горы вдогонку фургону. Видно испугавшись ненормально русского, или не ожидавших такого поворота дел, жандармский автомобиль стал стремительно уходить вниз, совершая такие же головокружительные повороты с заносами над пропастью… Не удержавшись на одном из поворотов, фургон попал на пологий гравиевый склон и его начало заносить к пропасти. Водитель жандармского автомобиля сильно нажимал педаль газа, заставляя колеса стремительно и с визгом прокручиваться. Но это не останавливало фургон, и он все ближе приближался к пропасти.

Борис Борисенко, оставив джип, вышел на дорогу и стал внимательно смотреть на несчастных полицейских, которые за несколько секунд до падения, вдруг поняли, что они обречены и им предстоит разбиться. Они, что‑то кричали, а может быть и молились…

Спецназовец не стал смотреть, как они окончательно упадут в пропасть, а вернулся к автомашине, где склонив голову сидела Маринка. Он пристально глядел на нее, думая, что она не прогневила Господа своим смирение со злом, и она попадет на небеса без страданий, а ее душа найдет себе там смиренное и спокойное место.

Маринку, Борис похоронил в горах, куда занес ее на руках. В горном сосновом пролеске, спецназовец вырыл руками углубление в толстом хвойном дерне и положил туда Маринку. Простившись с ней, он аккуратно заложил ее могилу плоскими камнями. Ее лицо он прикрыл своей ветровкой, что бы камни не поцарапали ее. Российский паспорт он положил тут же в ее могилу, ведь она так мечтала его получить обратно… и так была рада, когда он ей его принес…

- 23–ий, ответь, на связи База, — раздалось в наушнике спецназовца Борисенко, и он очнулся от своих воспоминаний, вернувшись обратно на Орловщину, к «объекту 36». — 23–ий, не слышу тебя.

— База, 23–й на связи, десять — четыре, — зашифровано ответил спецназовец, что означало, что на «объекте все в норме».

Только сейчас Борисенко заметил, что, видно, долго он не двигался и его основательно занесло снегом. Борис чувствовал, как холод сковал его тело и конечности, но он не хотел поворачиваться, боясь, что эти воспоминания, словно яркий кинофильм больше к нему не придут. Он вспомнил, как молча, сжав зубы, он плакал в самолете, который начал взлетать в небо из аэропорта Антальи, унося его одного без Маринки в Москву. Без той, которая вошла в его сердце и душу, и той, которую он не смог уберечь. Крупные соленые слезы катились по его лицу, твердому и неподвижному, он понял, что ему трудно будет найти такую же как Маринка…

Запорошенный снегом спецназовец вдруг почувствовал какое‑то дуновение ветра и словно легкую поступь, и он открыл глаза. Всего в нескольких метрах от него в черной ночи появился силуэт женщины с белыми волосами. «Господи, Маринка ко мне пришла… Но так нельзя, я не могу пойти за ней: Она ангел, а я солдат, в которого заложено искусство войны, умение убивать врагов России!».

Он еще лежал какое‑то время, а затем открыл глаза. Видение исчезло и он облегченно вздохнул и перекрестился, снова прося прощенье за свои грехи и желая покоя душе погибшей любимой девушки.

— Борис, да ты что, одурел, лежишь здесь как полено, весь под снегом, — тихо засмеялся над ним его товарищ по отряду спецназовец лейтенант Круглов. — Давай вали отсюда на базу, я тебя меняю. Там щей наварили крутых, не знаю уж откуда, но говорят из молодой баранинки. Смотри не опоздай. А что? Голодному Федоту и щи в охоту!

— Круглов, ты тут ни кого не видел, вот только недавно? — неохотно встал Борисенко на онемевшие ноги.

— Слушай, ты прямо странный, какой‑то. Аль чего привиделось? Ха–а-а, ну ты даешь Борька, на посту еще кино в мозгу крутишь.

Тотчас с леса налетел сильный порыв ветра и снежными хлопьями залепил глаза и рот Круглова. Потом, вдруг, ветер закрутился меж деревьев и протяжным гулом завыло все кругом. Боец, отплевываясь уже с испугом, посмотрел вслед уходящему спецназовцу и перекрестился, вот ведь в народе говорят: «В поганом лесу одна нежить водится».