Алекс понятия не имела, бывала ли сама тетушка на этой могиле, но, судя по всему, кое-кто здесь недавно побывал – об этом свидетельствовал букетик душистого горошка на верхней мраморной ступеньке.

Хотя цветы и могли ее заинтриговать и даже заставить поломать голову над тем, как они попали сюда, как дочь викария она догадывалась, что, скорее всего, это постарался кто-то из прихожан, кому нравилось украшать заброшенные могилы. Обуздав воображение, прежде чем оно начнет рисовать ей самые невообразимые картины, Алекс застыла среди могильных камней, как и они, любуясь изумительным морским пейзажем. Далеко-далеко слабые лучи солнца пытались раздвинуть тучи над стального цвета морем, а еще дальше, у самого горизонта, беззвучно скользило по морской глади массивное грузовое судно. С десяток парусников сновали туда-сюда по заливу. Крикливые чайки взмывали ввысь к облакам и камнем падали вниз. По волнам близ берега скользили сёрферы. Вокруг нее же все как будто застыло на месте.

Не считая пожилой четы, что направлялась к новым могилам ниже по холму, и невидимых птах, что весело чирикали в ветвях деревьев, рядом не было ни души.

Алекс никогда бы не отважилась сказать, чувствовала ли она какую-то связь со своей семьей, бывая здесь. Она точно знала лишь то, что, придя сюда впервые, ощутила странное умиротворение. У нее ни разу не возникло чувства, что она здесь чужая. Порой ей в голову приходила безумная мысль, а вдруг ее бабушка с дедушкой, ее тетя и брат следят за ней? Труднее всего ей было думать про брата – пятилетнего храбреца, который, преодолев страх, запер ее в чулане, а сам попытался защитить мать. Как жаль, что они больше так и не увиделись! Брат. У нее был бы брат. Будь он жив, через пару недель ему исполнился бы тридцать один. Он был бы женат, и него были бы свои дети и хорошая работа. В отличие от нее, внешне он был похож на их отца, та же смуглая кожа и худое лицо. Интересно, какие были между ними отношения, прежде чем он встретил свой ужасный конец?

«Хьюго, 5 лет» – вот и все, что было написано на могильном камне. Фамилии их отца – Альбеску – не было, чему Алекс всегда была благодарна, потому что от этой фамилии у нее всегда пробегал по коже мороз. Как, например, сейчас, стоило ей вспомнить фотоснимки из старой газеты, найденные в Интернете. Смуглый, темноволосый, по-своему красивый, с пронзительными, близко посаженными глазами и неулыбчивым ртом, которому полагалось казаться жестоким, но он не казался. Алекс не решалась копаться в семейной истории с отцовской стороны. Сказать по правде, ей было страшно – вдруг ее интерес сработает как магнит, который вновь привлечет его к ней.

«Я наполовину румынка», – сказала она себе и, как бывало и раньше, подождала, найдут ли эти слова отклик в ее душе, дадут ли знать о себе ее румынские корни? Но нет, этого ни разу не случилось. Из своих интернет-поисков она знала, что ее отец родился в крошечной горной деревушке, чье название она так и не научилась произносить. Гаврил Альбеску был младшим из четверых детей – трех мальчиков и одной девочки.

Ей было известно, что какое-то время он работал дворником в Бухарестском университете, затем гидом в Гамбурге и наконец шофером-дальнобойщиком в Праге. (Отличное прикрытие, подумала она, для его основного рода деятельности.) Зато ей так и не удалось найти никаких упоминаний о его жизни в Англии. А ведь он наверняка жил здесь какое-то время, пусть даже нелегально, поскольку, как ей было известно, ее мать никогда не жила за границей. Интересно, как же они встретились? Она знала, что мать получила место на филфаке в университетском колледже в Лондоне. (Похоже, она была девушка умная, хотя и не настолько, раз связалась с таким скользким типом. Впрочем, Алекс догадывалась, что это очень даже распространенный женский недостаток.) Наверно, это произошло в год между окончанием школы и поступлением в колледж, когда ее мать колесила по Европе с подружкой, чье имя Алекс так и не сумела выяснить.

Ей всегда хотелось, чтобы мать ее была не такой, как Майра, личностью одаренной и яркой. (Каковой Майра уж точно не была.) Помнится, когда Алекс было лет пятнадцать-шестнадцать, ее любимой фантазией на тему родителей было то, что они оба звезды какого-нибудь экзотического европейского цирка: вот она, ее мать, бесстрашно срывается с трапеции в мускулистые руки своего партнера. Или же, сверкая блестками и яркими перьями, она стоит на вращающейся платформе и с хохотом отправляет пулю за пулей прямо в яблочко. Или же, завернутая в полупрозрачные одеяния, лежит на столе, отец же срывает с себя плащ Зорро и, набросив его на мать, распиливает ее пополам.

Или же оба были клоунами. Ха-ха-ха.

Алекс повернулась к камню – на нем над именами тети и брата были выгравированы имена дедушки и бабушки, Энди и Пегги Николс, и провела пальцами по буквам, как будто, повторив очертания их имен, она могла тем самым воскресить их самих или хотя бы навсегда поселить их у себя в сердце.

Ее дед большую часть жизни проработал крановщиком в доках Мерси. По словам друзей, это была личность яркая и колоритная. Например, дед имел приличный приварок к зарплате за счет того, что распевал песни в пабах и рабочих клубах. Наверно, благодаря пению он и скопил деньжат на домик в Кестерли, городке на юго-восточном побережье, куда они каждый год ездили отдыхать всей семьей. Бабушка Пегги была акушеркой, чьими стараниями в этот мир пришел не один житель их городка. Живая, энергичная, неунывающая, как писала о ней одна газета, у нее для каждого находилось доброе слово. Похоже, она также была мастерица по части шитья на швейной машинке – одна из подруг как-то раз сказала о ней, что в доме у Пегги «самые красивые шторы и подушки».

Что касается тети Ивонны, младшей сестры ее матери, то с фотографии на Алекс смотрела слегка взлохмаченная блондинка с огромными голубыми глазами и таким счастливым лицом, что с трудом верилось, какая страшная учась ждала ее впереди.

Милая непоседа, сказал о ней кто-то, но в самом лучшем смысле. «Она не могла усидеть на месте даже минуту, даже затем, чтобы доесть то, что лежит перед ней на тарелке».

Несколько месяцев, предшествовавших ее безвременной гибели, она жила с родителями в их новом доме в Кестерли и работала кассиршей в супермаркете. Кажется, именно там она и познакомилась со своим бойфрендом, Найджелом Каррингтоном. Ивонна и Найджел якобы собирались пожениться, но так это или нет, уже никогда не узнать, вздохнула Алекс.

Найджела, конечно, не было в этой могиле, но Алекс во время своих поисков прочла и о нем. Ей было известно, что он был «плотник – золотые руки». Его мастерская располагалась в специально приспособленном сарае в Эксмуре, а в списке заказчиков значились имена знаменитостей того времени. Некоторые из них оставили самые теплые отзывы о нем. По их словам, это был душа-человек, весельчак и шутник, и его смерть стала тяжелым ударом для родных и друзей. Впрочем, Алекс не давал покоя вопрос, говорили ли они между собой, что он наверняка был бы до сих пор жив, не води он дружбу непонятно с кем. Что ни говори, а он происходил из куда более зажиточной семьи, чем Ивонна. Наверно, именно по этой причине сама она никогда не пыталась разыскать родственников Найджела. Вряд ли им будет приятно вспоминать, что его убили, и уж тем более отвечать на вопросы дочери убийцы, даже если в ту пору она сама была невинным ребенком.