В другом трактире Ойген слишком много пил. Воздух вокруг него дрожал, и он чувствовал легкую усталость во всех членах. Желание спать было таким сильным, что он даже не заметил юную красотку, которая взялась неизвестно откуда и уже сидела рядом с ним. Особенно юной, это он разглядел потом вблизи, девушка не была, да и шибко красивой тоже, однако когда Ойген солгал, что у него нет денег, она спросила его оскорбленно, уж не принимает ли он ее за такую, и чтобы доказать ей, что не имел в виду ничего плохого, он взял ее с собой в комнату, которую снял. По дороге туда он обдумывал, удобно ли ей сказать, что она — его первая женщина и что он практически не знает, что нужно делать. Но потом все оказалось очень просто, и когда он в полутьме почувствовал ее руки у себя на лице, он уже был счастлив, но так устал, что чуть не заснул, однако она хорошо знала, как не дать ему отключиться, и тогда уже было совсем не важно, юная она или нет и как выглядит, а когда на следующее утро Ойген понял, что она забрала с собой весь его выигрыш, он даже не смог разозлиться. Насколько легче относиться к жизни, когда все бросаешь и уезжаешь навсегда.

А потом Ойген прибыл в Англию: чужие люди, странно звучащий для непривычного уха язык, щиты с непонятными географическими названиями и очень странная еда. Вероятно, в Лондоне жили миллионы людей, но он никак не мог себе этого представить; миллион людей — какой же в этом смысл? В гостинице Ойгена настигло письмо Гумбольдта, который советовал ему непременно сесть на совершенно новый тип корабля, который называется пароход. Он присовокупил к этому еще советы, как лучше обращаться с дикими людьми: нужно производить на них впечатление дружелюбного и искренне всем интересующегося человека, ни в коем случае не умалять своего превосходства, но и избегать всяких нравоучительных суждений по поводу благосклонного отношения к невежеству других, что может быть воспринято как проявление высокомерия. Ойген невольно улыбнулся. Можно подумать, что он собирается поселиться среди дикарей! От отца ни словечка. Ночью ему не спалось от тоски по родине и от одиночества. Он сел на первый пароход, отправлявшийся за океан.

Путешествующих на борту было мало, пароходы только недавно начали совершать пассажирские рейсы, и для многих они были еще в новинку. Небо висело низко и было затянуто тучами. У Ойгена погасла трубка, он хотел ее снова разжечь, но дул слишком сильный ветер. Капитан, который пронюхал, что Ойген смыслит кое-что в математике, пригласил его к себе в капитанскую рубку.

Интересуетесь ли вы также и навигацией?

Нисколько, ответил Ойген.

Раньше, сказал капитан, такая сильная облачность создавала проблемы, а сегодня навигацию осуществляют без звезд, для этого теперь есть особые часы. С помощью морского хронометра Харрисона каждый любитель сможет обогнуть земной шар.

Значит, спросил Ойген, время великих навигаторов прошло? Ни тебе Уильям Блиг не нужен, ни Гумбольдт?

Капитан задумался. Ойген удивился, почему людям всегда нужно так много времени, чтобы ответить. Это же был не бог весть какой трудный вопрос.

Оно ушло, ответил наконец капитан, и никогда больше не вернется.

Ночью, когда Ойген не мог спать — больше от возбуждения, чем от шума моторов, да еще от храпа ирландского напарника по каюте, начался настоящий шторм: волны со страшной силой били в стальной корпус парохода, моторы ревели, и когда Ойген, качаясь, вышел на палубу, в него с такой мощью ударила высокая волна, что его чуть не смыло за борт. Мокрый с ног до головы, он поспешил назад в каюту. Ирландец прервал свою молитву.

У него большая семья, сказал он, с трудом подбирая немногие известные ему французские слова, он за нее в ответе, ему никак нельзя умирать. Его отец был жестокосердым человеком и не умел любить, его мать рано умерла, а вот теперь Бог хочет забрать и его.

Его мать еще жива, сказал Ойген, а отец много чего любил, только не его. И он не думает, что Бог уже готов призвать его к себе.

На следующее утро океан был спокоен, прямо как большое озеро. Капитан несколько раз склонялся над своими картами, смотрел на секстант и сверялся с хронометром Харрисона. Они сильно сбились с курса, придется брать новый запас горючего.

Корабль причалил к берегам Тенерифе. Глаза слепил яркий свет, с балкона только что возведенного здания таможни на них с любопытством смотрел попугай. Ойген сошел на берег. Мужчины выкрикивали команды, грузили ящики, туда-сюда семенили мелкими шажками полуголые женщины. Нищий просил подаяние, но у Ойгена вообще уже не осталось денег. Открылась клетка, и свора орущих маленьких обезьян кинулась наутек в разные стороны. Ойген покинул гавань и пошел, ориентируясь на контур конусообразной горы. Интересно, а каково это стоять на вершине? По-видимому, далеко все видно. Воздух был совершенно прозрачный.

У края дороги стоял памятный обелиск. Рельеф на нем изображал гору, а рядом с ней — человека с шарфом, в сюртуке и цилиндре. Надпись Ойген не понял, за исключением имени. Он сел на обломок скалы, пускал в воздух кольца дыма и смотрел на изображение на обелиске. Какой-то местный, в пончо и шерстяной шапочке, остановился рядом, показал на обелиск, сказал что-то по-испански, потом показал на землю, снова вверх, опять на землю. Многоножка с непривычно длинными усиками ползла по штанине Ойгена. Он оглянулся. Как много новых растений. Вот бы интересно узнать, как они все называются. А с другой стороны, подумал он, кому это нужно? Это же всего лишь названия!

Ойген дошел до обнесенного стеной сада, калитка стояла открытой. По стволам деревьев карабкались орхидеи, голоса сотен птиц наполняли воздух. Вблизи вновь строящейся стены росло очень толстое дерево. Кора его вся потрескалась и была очень жесткой, наверху ствол разветвлялся, превращаясь в пышную крону. Ойген неуверенно встал под тень дерева, прислонился к стволу и закрыл глаза. Когда он их открыл, перед ним стоял человек с граблями в руке. Незнакомец тут же начал ругаться. Ойген мягко улыбнулся. Дерево, вероятно, очень старое? Садовник топнул ногой и показал на выход. Ойген извинился, он лишь немного отдохнул и даже в какой-то момент подумал, что стал кем-то другим или вообще растворился, такое тут приятное место. Садовник угрожающе поднял грабли. Ойген быстро ушел.

Пароход отчалил рано утром, через несколько часов остров скрылся из виду. Целыми днями океан оставался таким спокойным, что Ойгену казалось, пароход вообще не движется. Но мимо постоянно проходили корабли с надутыми ветром парусами, два раза повстречались даже пароходы. Однажды ночью Ойгену показалось, будто он видит вдали огненные вспышки, но капитан посоветовал ему не обращать на это внимания: океан посылает обманные видения, миражи, иногда так и кажется, что он грезит как человек.

А потом опять поднялись сильные волны, из тумана вынырнула какая-то птица с взлохмаченными перьями, прокричала дурным голосом и снова исчезла. Ирландец спросил Ойгена, не объединиться ли им, может, открыть вместе дело, маленькую фирму.

А почему бы и нет? сказал Ойген.

У меня есть сестра, сказал опять ирландец, она пока не устроила свою жизнь, красотой не блещет, но умеет хорошо готовить.