Глаза Малькольма сузились.

— Я дам вам знать, когда мне будет угодно!

— Непременно! — кивнул Эштон. — Вполне возможно, что в этом случае отпадет необходимость в расследовании и, кстати, я сэкономлю кучу денег!

Малькольм презрительно фыркнул.

— Для человека, который только что убедился что сделал чудовищную ошибку, вы что-то слишком самоуверенны.

— Возможно, у меня для этого есть основания.

Глаза Малькольма были похожи на две холодные льдинки.

— Самоуверенность вряд ли поможет вам победить.

Эштон безразлично пожал плечами.

— Поживем — увидим.

— Подумайте о Леноре, — вмешался Роберт Сомертон, умоляюще тронув Малькольма за руку. — Мне кажется, все эти разговоры о дуэли напугали ее.

— Вы правы, конечно, — Светловолосый молодой человек согласился. Казалось, он был рад сменить тему. Он вернулся к столу и принялся осторожно заворачивать портрет, но замер, услышав, как Эштон остановился у него за спиной.

— Еще совсем недавно этот портрет висел в доме судьи Кэссиди. Откуда вам стало известно о его существовании?

— Какая вам разница? — небрежно спросил Синклер.

— Все в этом доме принадлежит Лирин и мне. Вы, по-видимому, вломились в дом, чтобы украсть этот портрет!

— Не пытайтесь обвинить меня в краже! Эта картина — единственное, что я взял! Я прекрасно знал, где он — Ленора сама рассказывала мне о том, как ее отец много лет назад заказал оба портрета и подарил их старому судье. Когда оказалось, что второго нет, я догадался, что вы забрали его, — С этими словами он подхватил предмет их спора и направился к двери. Замешкавшись у кресла, в котором сидела Лирин, он повернулся к ней. — Признаться, я не вполне понимаю, что случилось с твоей памятью, Ленора. Но одно я хочу, чтобы ты помнила всегда, моя дорогая — я буду любить тебя до конца моих дней.

Круто повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты в сопровождении Роберта Сомертона, который семенил за ним по пятам. Стук его каблуков, когда он поспешно шел по мраморному полу, торопясь покинуть дом, эхом разносился по коридору, нарушая мирный покой особняка. И эта уверенная, решительная поступь словно говорила, что ее обладатель готов откликнуться на любой вызов, если кто-то осмелиться бросить его.

Огненный шар солнца медленно и лениво опускался на западе, где у самой кромки горизонта его поджидала пуховая перина облаков. Стоило только ночи укрыть землю своим бархатным темным плащом, как вдали сверкнула молния, и где-то в отдалении низко пророкотал гром. Земля затихла, будто испугавшись медленно и неумолимо надвигавшейся грозы. Наконец, на рассвете она разразилась во всю мощь. Гроза, похоже, поставила крест на всех и без того безуспешных попытках Эштона задремать, но, честно говоря, в его бессоннице была меньше всего виновата гроза. Дело в том, что он ненавидел узкую кровать в комнате для гостей, куда он наконец, решил перебраться, пока судья не удостоверит личность Лирин. Конечно, ни ему, ни Лирин не доставило радости намерение жить раздельно, но ради правил приличия, а так же потому, что обоим очень не хотелось шокировать пожилых тетушек, они пришли к мысли, что будет самое лучшее, если пока он переберется в отдельную комнату. Что касается Эштона, то эта неделя превратилась для него в сплошную пытку, его преследовал мучительный страх, что он опять потеряет Лирин. Томительно долго тянулись ночи, когда он лежал без сна в своей одинокой постели. Эштон безумно тосковал, ему не хватало ее тепла, ощущения прижавшегося к нему восхитительного тела, он изнывал от желания проснуться среди ночи и коснуться ее, чтобы просто убедиться, что она рядом. Он изголодался без ее любви.

Ярость грохотавшей над домом грозы, казалось, была продолжением той бури, которая бушевала в его душе.

Ослепительная вспышка молнии разорвала бархатную темноту ночи, осветив на мгновение залитые дождем окна. Короткий, оглушительный удар грома потряс дом, заставив Эштона с проклятием подскочить на постели. Душившая его ярость достигла своего апогея. Большими шагами он пересек комнату и, быстро пройдя через узкую ванную, ворвался в хозяйскую спальню. В отблесках молний, полыхавших в хрустале и зеркалах, он с замирающим сердцем увидел хрупкую белую фигурку, которая сиротливо жалась посреди огромной пустой постели. Поджав к груди колени, она обхватила себя руками за плечи. Ничуть не удивившись, она молча смотрела, как он приближался к ней. Когда очередная ослепительная вспышка расколола непроглядную тьму, глаза Лирин скользнули к его обнаженным чреслам. При виде его восставшей плоти ничто не дрогнуло в ее лице, Лирин тихо сидела и ждала, пока он не подошел к кровати. Раздался скрип пружин, и постель прогнулась под тяжестью его тела. Его руки ухватились за край ее сорочки, и Лирин послушно подняла руки, чтобы он смог снять ее. Со слабым вздохом счастья она откинулась назад, прогнувшись под тяжестью его тела. Губы их слились, и вихрь страсти закружил обоих. Эштон сжал в ладонях любимое лицо, пытаясь разглядеть в темноте глаза Лирин, и почувствовал под рукой чуть влажные волосы.

— Где ты была? — удивленно спросил он.

— Не могла заснуть, — прошептала Лирин, — и вышла на балкон.

— Под дождем?!

Лирин кивнула.

— Мне было так одиноко. Я и не почувствовала его.

Он коснулся губами ее щеки.

— Почему ты не пришла ко мне?

— Не знала, будешь ли ты рад, если я приду.

— Боже милостивый, мадам! — воскликнул он, вне себя от возмущения. — Неужели я мало повторял, что люблю тебя больше жизни?! Люблю…и хочу тебя! Как же убедить тебя, что в моем сердце — ты одна?!

— Это же так просто, — выдохнула она.

Его голова склонилась к ее груди, и рот Лирин раскрылся в безмолвном крике, когда язык Эштона нежно очертил соски грудей, набухших в ожидании поцелуя. Ладони его привычно скользнули вдоль таких знакомых изгибов ее тела, в то время как Лирин уронила руки ему на плечи, с радостью ощущая, как перекатываются под тонкой кожей затвердевшие мускулы. Он изо всех сил прижал ее к себе, и тела их сплелись, превратившись в единое целое, как будто прошла вечность с тех пор, как их разлучили. Под яростным напором его страсти она взмыла вверх, далеко в безоблачные высоты, за пределы внешнего мира, туда, где мириады сверкающих образов неслись в безумной пляске перед ее глазами. В охваченном страстью сознании с ошеломляющей быстротой замелькали другие, тоже неясные образы, оставив ясное воспоминание о каком-то обнаженном мужчине, лица которого она так и не смогла разглядеть. Как ни пыталась Лирин воскресить его в памяти, все было напрасно: образ его оставался все таким же туманным, словно не попадая в фокус, но почему-то она была совершенно уверена, что он так же дерзок и сластолюбив, как и тот, что был сейчас рядом с ней.

Она постепенно пришла в себя, и всплывшие в ее памяти неясные воспоминания опять рассеялись, остался лишь громкий стук сердца Эштона, эхом отдававшийся в ее груди.