— И как раз вовремя. К нам идут гости. Нормалы.

— Сколько? — спрашивает Моряна.

Полярис качает забинтованной головой, морщась от этого движения.

— Не могу определить. Полная сила не вернулась, все как в тумане. Но слишком много, чтобы драться, особенно без Фена. И я себя тоже не чувствую в силах виртуализовать нас всех, тем более образовать гештальт.

Мицар, я только теперь понял… Ты же можешь сейчас сказать, шпионка она или нет?

Конечно. Я прозондировал ее разум, как только у нее отрубилась псионика.

И?

Она наша.

— Хвала Шансу! — Остальные глядят на него с любопытством. — Я про то, что к тебе вернулась сила, — говорит он, ощутив, как краснеет, а Мицар у него в голове хихикает.

— Нормалы будут нас искать, — подытоживает Полярис. — Но они не знают, пережили мы взрыв или нет. Если мы от них спрячемся достаточно надолго, они могут бросить это дело и уйти.

Халцедон сплевывает в грязь.

— Не прикалывает меня прятаться.

— Все лучше, чем погибать, — возражает Моряна.

— Да, согласен.

Ты должен был мне сразу сказать про Полярис, упрекает Чеглок Мицара, пока идет этот разговор. Значит, подозревать надо только Халца или Фена.

Не забывай про Моряну. На самом деле Феникса я тоже зондировал, и он тоже не шпион. Так что остаются русла или шахт. Или оба сразу.

Моряна не может быть. Я это знаю.

Скоро выяснится. Будет сделана попытка связаться с нормалами и сообщить ваше местонахождение.

Почему тогда не вступить в бой?

Чем дольше нормалы будут возиться, тем лучше. Наша группа эвакуации уже в пути.

Чеглок пытается осмыслить тактическую ситуацию. Но он не в силах отогнать мешающую мысль, что Моряна — мьют только с виду, шпионка, обладающей псионикой тельпа помимо способностей русла, и притом лояльная Плюрибусу Унуму. Это кажется невозможным. Но равно невозможно, чтобы шпионом был Халцедон. Возлюбленная и друг. Однако он знает, что Мицар прав: либо кто-то один из них, либо оба. Если бы никогда не приезжать в Мутатис-Мутандис, остаться в Вафтинге! Если бы не встретить Мицара в тот день на площади Паломников, никогда не выходить из Врат Паломника в путь к Голодному Городу! Но чего бы ему ни хотелось, а прошлое не изменить, не изменить того, что сбылось по капризу Шанса… или, кстати, того, что сбудется дальше. Это даже самому Шансу не под силу. Великие кости еще катятся, и единственное, на что можно надеяться — на спасительный бросок.

Тем временем Полярис обратилась к интегрированной сети гештальта Коллегии и сообщает о наличии неподалеку укрытия — нетронутого подвала под рассыпавшимся домом, меньше чем в миле отсюда. Чтобы дать возможность лазутчикам-тельпам передвигаться по Пустыне, Коллегия держит несколько домов, защищенных мощными виртами. Они предназначены только для своих, пентадам их использование запрещено, кроме самых чрезвычайных обстоятельств. Если удастся добраться до убежища раньше нормалов, Полярис уверена, что там они спасутся.

— Пошли, — говорит она. — Чеглок, ты не мог бы выключить свет?

Он не может сдержать смеха от обыденности просьбы, и остальные присоединяются к нему, высвобождая нервную энергию, когда он достает и гасит люмен. После этого Моряна убирает пузырь, который закрывал их от бури, и они бредут сквозь хлещущий ливень, через обломки, по угрюмым развалинам пустого города.

Чеглок дорогой поглядывает на Моряну и Халцедона. Может, Мицар все-таки ошибся, и никто из них не шпион. Может, это Феникс. Или вообще шпиона нет. Но такие размышления — всего лишь фантазии, он сам это знает. Можно не доверять Мицару, но сомневаться в псионике этого тельпа, сильнейшего из всех, кого он видел, оснований нет. Если Мицар говорит, что шпионы есть, значит, шпионы есть.

Мицар еще сказал, что ему, Чеглоку, отведена в пьесе важная роль, что его действия могут повлиять на исход событий, помочь решить, какое из возможных будущих окажется реализованным… хотя как он должен будет проявить это влияние на кости Шанса, Невидимый не сказал, а Чеглок сам понятия не имеет. Он всего лишь обыкновенный эйр, а будучи инкубаторским, даже меньше, чем обыкновенный. И даже Факультет Психотерапии не мог излечить его от постоянного ощущения неполноценности, этого врожденного психического дефекта, который и породил фантазии об одержанной в одиночку победе в войне с нормалами. И сейчас, каким-то скрытым путем, эти его мечты становятся явью, но не кажутся реальнее, чем были, напротив — реальная будничная жизнь начинает казаться сном.

Частично дело здесь в его долгой виртуализации, о которой он даже не подозревал, подрывающей ощущение времени, ощущение самой реальности. И все, что он узнал — присутствие шпионов-нормалов в его и других пентадах, существование не одного, а двух новых вирусов, один из которых живет внутри него, пытаясь выполнить свою загадочную, но смертоносную работу, хотя он пока не ощущает ни лихорадки, ни боли, ни слабости, никакого следа болезни, и ощущение власти над собственной псионикой тоже не покачнулось, — дало свой вклад в чувство, что все не так, как кажется, что его восприятие реальности ускользает, что ускользает сама реальность, временно заслуживая веры в себя не больше, чем ее заслуживает Мицар. Он вспоминает, что говорил ему Невидимый о Моряне: что она пришла к нему, выбрав его из других, не из-за каких-то присущих ему качеств, а просто потому, что так сделал Мицар, дергая ее за ниточки, несмотря на риск выдать себя, и все для того, чтобы наслаждаться чувственным удовольствием, недоступным ему более во плоти. Чеглок с трудом верит, что Мицар был настолько безответствен, но понимает, что такое возможно: этот тельп вполне мог действовать по мотивам эгоистическим и злобным.

Но даже не важно, так это было или нет, достаточно знать, что так могло быть. И сейчас, как и предсказывал Мицар, Чеглок не может не смотреть на Моряну в другом свете, не может не думать, не была ли она, как он сам, как Полярис, тайно виртуализована. Отлично зная, что он ее не заслуживает, слишком хорошо сознавая свои многочисленные недостатки, он начинает сомневаться в ее чувствах к нему… и, начав сомневаться в ее чувствах, уже не может быть так уверен в своих, потому что, спрашивает он себя, почему бы Мицару и на них не повлиять? Но еще хуже мысль о том, что, если Мицар действительно ни при чем, что Моряна выбрала его, исключив всех остальных, то этот выбор тоже следует отнести за счет чего-то. В некотором смысле это становится непонятным… кроме варианта, если она и есть шпион и действовала ради своего задания, каково бы ни было это задание и стоящие за ним мотивы. Но этому Чеглок верить не хочет. Любовь его к Моряне сильна и неколебима вопреки сомнениям, которые посеял Мицар с обычной своей изощренной злобностью: не важно, родилась эта эмоция из внутренней работы его сердца или наложена извне… или, думает Чеглок, он сам старается делать вид, что это не важно. Посреди всех этих неопределенностей надо за что-то держаться.