Вагнер приказал своим ребятам с помощью пожарных машин сдержать напор атакующих, которых было в десять раз больше. Они не давали бермудцам сделать ни шагу, поливая их пеной, пока не подоспела помощь с резиновыми пулями и слезоточивым газом.

Одним из самых счастливых дней президента как главнокомандующего был тот, когда он в Розовом саду вручал Бронзовую звезду со знаком «V» сержанту Вагнеру.

Посреди всего этого кошмара мне позвонила Джоан.

– Герб, – сказала она, – меня беспокоит Герб младший.

– Джоан, сейчас не лучшее время…

– Он купил арбалет в магазине «Сиарс».

– Но, Джоан, откуда у него деньги на покупки в «Сиарс»?

– Точно не знаю. Думаю, он крадет из моего кошелька.

– Придется тебе пока одной с ним управляться. Я не могу…

– Ты помнишь, как он воспользовался рогаткой?

– Хорошо, скажи ему, чтобы спрятал арбалет. Я поговорю с ним, когда вернусь.

– Когда это будет? Тебя не было дома уже…

– До свидания, Джоан.

Вскоре после полуночи мы отправились в Пентагон. Президент не хотел привлекать к этому внимание, поэтому мы поехали на десяти машинах, не считая, естественно, мотоциклов. Через семь минут мы уже были в Пентагоне, а еще через несколько минут – в Национальном военном командном центре. Иногда его называют Боевой комнатой.

– Добро пожаловать на Нулевой плацдарм, – приветствовал меня генерал с диснейлендовской улыбкой на устах.

Наверное, он хотел как лучше, но мне стало еще больше не по себе. За стеклянной перегородкой несколько человек работали на компьютерах. Посреди помещения стоял серый металлический ящик с семью разноцветными замками. Не хотелось даже спрашивать, что это такое, хотя у меня и возникли кое-какие идеи. Я заметил, что каждый раз, когда кто-нибудь входил, загоралось табло: ПОСТОРОННИЕ РАЗГОВОРЫ ЗАПРЕЩЕНЫ.

Если честно, я чувствовал себя неуютно, так что пришлось приказать себе: спокойно, Вадлоу, стране нужна холодная голова. Однако после этого я разнервничался еще сильнее. У меня даже появилась мысль, что я все-таки не создан для работы в правительстве.

Через полчаса автоколонна двинулась обратно в Белый дом, увозя в президентском лимузине одного из наших сотрудников. Советская разведка наверняка засекла движение от Белого дома к Пентагону, и мы не хотели, чтобы им стало известно, что президент остался там надолго, то есть до завершения операций «Беспредел» и «Срочная стирка».

Ровно в два часа семь минут президент отдал приказ действовать. Меня даже пробрала дрожь, когда он сказал адмиралу Бойду:

– Начинаем.

Адмирал предложил президенту наблюдать за действиями десантников по специальному видеоконтрольному устройству. Миниатюрные камеры с инфракрасным излучением, вмонтированные в шлемы некоторых командос, передавали картинки на шесть экранов в штабном центре. Однако президент отказался, бросив:

– Это не суперкубок!

Тем не менее, он согласился на радиосвязь. Надев наушники, мы могли слышать, как идут обе операции.

Так как Такер слишком нервничал, чтобы прослушивать операцию по спасению брата, то мы настроились на операцию «Беспредел».

Началась все со звуков «хоп-хоп-хоп-хоп». Потом мы услышали «ззззззт» – группа Альфа покидала вертолеты навстречу сильным порывам ветра. Затем – глухие звуки ударов и жуткое бульканье, словно кому-то перекрыли кислород. Я вздрогнул.

Спокойно, Вадлоу, сказал я себе.

Опять стали слышны удары. Потом как будто кто-то, шепелявя, несколько раз попытался сказать «стоп». Военные объяснили, что такие шумы бывают после автоматной очереди. Каждый свистящий звук сопровождался чем-то вроде выдоха.

Еще несколько шепелявых пассажей, совсем немного, потом приглушенные взрывы и как будто кашель. Наконец послышался голос.

– Кто вы?

Еще никогда я так не радовался, узнав голос Марвина.

– Быстрее!

– Минутку…

– Быстрей! Быстрей! Пригнитесь!

– Не могу же я вот так уехать.

Последовали громкие звуки взрывов.

Тревога. Лай. Сирена.

– У меня перего…

Это были его последние слова. Сначала я услышал резкое «унннх!», потом как будто тащили что-то тяжелое. Естественно, я догадался, что это был Марвин. Майор, который руководил операцией, очевидно, не хотел терять время на уговоры.

В наушниках начался хаос. Выстрелы, крики, собачий лай, вой сирен и слова: «Двигай, двигай!» Это был самый мучительный этап. А потом опять раздались «хоп-хоп-хоп». Сначала эти звуки доносились как будто издалека, потом стали громче, еще громче, пока не перекрыли все остальное.

– Держите его за ноги! – услышал я сквозь «хоп-хоп-хоп». – Летим! Летим! Летим!

Рев пропеллеров стал громче, он почти оглушал меня.

Неожиданно раздались два выстрела – почти одновременно. Потом послышался стон. Кто-то крикнул:

– Майор!

Что-то затрещало – и у меня не выдержали нервы.

– Сэр! Мистер Вадлоу! Мистер Вадлоу.

Я открыл глаза. Полковник, положив руку мне на плечо, осторожно снимал с меня наушники.

– Они в безопасности, – сказал он. – Летят назад.

Я поглядел на президента. Никогда прежде ему не приходилось отправлять людей на смерть, и никогда прежде я не видел его плачущим.

Вот тогда-то я шепотом попросил одного из генералов выяснить, что с братом президента.

Он покачал головой и показал мне на наушники. Честно говоря, у меня не было желания вновь надевать их, но в случае, если бы операция закончилась трагически, президенту было бы легче услышать это от меня.

Оказалось, что Дэн Такер находился в другом доме, бывшем Доме правительства на Франт-стрит, который охраняли еще тщательнее, чем Народный дом. Из двух операций эта была труднее и опаснее.

Я надел наушники, и в барабанные перепонки в тот же миг ударила звуковая волна. Хлопали двери, им вторили резкие окрики. Дэна не могли найти.

Вздрагивая при каждом «унх», – означавшем убийство бермудского охранника, я слушал, как группа Альфа переходит из комнаты в комнату, и чувствовал себя так, будто находился в гуще событий. Над верхней губой у меня выступили капельки пота.

Вдруг мне показалось, что быстро расстегнули несколько молний подряд, потом раздалось нечто вроде «оох», и я услышал шаги. Потом, как объяснил генерал, взорвались две гранаты.

Последовала еще целая серия звуков, напоминавших разрывы снарядов.

– Мы американцы! Все хорошо!

Послышалась монотонная речь, в которой я не мог разобрать ни слова, звучала она как молитвенный речитатив. Наконец до меня дошло: Дэн. Он жив.