Остановиться было нельзя, и — слава богу! — она не пыталасьего остановить.

Только вперед. Только сейчас. Только с ней.

Дождь шумел в двух шагах. Кровь шумела внутри — почему-то онслышал, как она шумит. Гудит ровно и мощно.

Марина еще хотела его потрогать, но он не дал, потому что унего совсем не было сил. Он должен получить ее сейчас же. Нежность куда-тоделась, куда-то он загнал ее, потому что она ему мешала погружаться в горячуюлаву.

И когда лавы стало по горло, а потом она захлестнула его сголовой, оказалось, что только так это и могло закончиться, только так, и никакиначе.

Только вперед, только сейчас и только с ней.

Марина была уверена, что никогда в жизни больше не сможетпроизнести ни одного слова. Также она была уверена, что никогда не сможетподумать ни одной связной мысли, как мартышка из мультфильма. Поэтому она оченьудивилась сама себе, когда неожиданно сообщила Тучкову Четвертому:

— Это совсем не то, что я думала.

Некоторое время он молча смотрел на нее — очень близко, — апотом все же уточнил:

— В каком смысле?

— Во всех.

Он шевельнулся рядом, большой и тяжелый — мужчина эпохиВозрождения, еще бы! — и закинул за голову руки.

Не нужно было спрашивать, но он все-таки не удержался испросил осторожно:

— Не то — это значит лучше? Или хуже?

Профессорша покосилась на него из-за вздыбленной подушки. Онвдруг разозлился и скинул подушку на пол, потому что она не давала взглянуть напрофессоршу.

— Так как? Лучше или хуже?

— Не лучше и не хуже. Это совсем… другое.

— Что значит — другое?

Она промолчала.

— Марина?

— Я не знаю, — с отчаянием сказала она, — что ты ко мнепристал? Я не знаю ничего!

Он пристал, потому что хотел услышать, что ей было с нимхорошо и не страшно, что он открыл ей глаза на мир, что за эти волшебныемгновения вся жизнь ее изменилась — или еще какую-нибудь дикость в этом роде.Хорошо бы побольше и поцветастей.

Комплиментов ему хотелось. Похвал. Уверений в том, что всепрекрасно, и еще немножко в том, что он герой-мужчина.

Он очень боялся за нее и за их неведомое будущее, ибо «конецлета» и «немного солнца в холодной воде» ему вовсе не подходили.

Начинать хорошо, когда тебе восемнадцать лет. Ну, можноначать в шестнадцать. Раньше не рекомендуется, а если позже, то не на двадцатьлет. Начинать в тридцать с лишним — убийственно. Особенно когда имеется трезваяголова с трезвыми же мозгами, привычки «старого холостяка» и давносформировавшееся представление о жизни — как о чем-то таком, где главное«хорошо учиться, слушаться старших и быть примером для октябрят»!

Что теперь делать? Как быть?

Санаторно-курортный роман то в ее, то в его номере «люкс»,просто секс «от нечего делать» — и все? Все?!

А как же то, что он уже так хорошо придумал? Что казалосьтаким возможным и легким — вечная любовь, выходные на даче, преданность, вкоторой никому не приходит в голову сомневаться? И — «они жили долго исчастливо и умерли в один день»? И еще — «наш сын похож на тебя»?

Где теперь все это?

В руке у него оказалась ладонь — пальцы странно узкие, такотличающиеся от его собственных. Теплое дыхание легло на плечо. Медные волосызащекотали щеку.

Носом Марина потерлась о него и услышала его запах — тогосамого французского одеколона, чуть горьковатого, хвойного, сигарет, чистоюпота и мужчины. От Эдика Акулевича никогда так не пахло…

Господи, о чем она думает?! Нет, нет, самое главное — где?!В постели Федора Тучкова Четвертого, вот где!

Надо о чем-то срочно его спросить, и она спросила:

— А почему ты не стал генералом?

Тучков Четвертый неуклюже повернулся на бок и теперь рассматривалее. От этого ей стало не по себе. Она все отводила глаза, глядя ему в грудь —широкую и гладкую, почти без волос. На ногах были волосы, а на груди — нет.

Господи, о чем она думает?!

Он вытащил руку — в его руке была зажата Маринина — и сталрассматривать ее, как будто что-то очень интересное.

— Так почему?

— Что?

— Почему ты не стал генералом?

— Я стал генералом, — вдруг сказал он. — Тучковых негенералов не бывает.

— Ты же говорил, что… не стал!

— Я врал.

— Зачем?

— Чтобы не было никаких слухов.

— Господи, каких еще слухов?!

Он вздохнул. Грудь эпохи Возрождения поднялась и опустиласьвместе с Марининой ладонью, которую он теперь прижимал к себе. Ладони былотепло.

— Давай пока не будем об этом говорить, — попросил он почтижалобно. — Давай лучше о том, как… все было.

Нет, вот о том, «как все было», Марина говорить ни за что нестанет! Ни за что! Ни-ког-да!

Интересно, а на работе догадаются, что у нее теперь «естьмужчина»? Нет, наверное, «был мужчина» — вряд ли этот мужчина останется внастоящем времени!

Догадаются или нет?

Ну как в фильме «Служебный роман» — она придет утром наработу, а все вокруг будут таращиться, оборачиваться, пялить глаза,останавливаться, падать налево и направо и сами собой укладываться в штабеля!

И что он там говорит? Что врал?

Выходит, он никакой не капитан в выцветших и потертыхджинсах, а целый генерал?!

— Ты правда генерал?

— Да.

— А ты генерал… чего?

— Контрразведка ФСБ.

Марина так подскочила, как будто в бок ей впиласьвыскочившая из середины трехспального сексодрома пружина — пыточное орудие.

Какая еще — контрразведка?! Что значит — ФСБ?!

Позвольте, но ведь каждый интеллигентный и уважающий себячеловек должен ненавидеть «тайную полицию», «государство в государстве»,наушников, шпионов и палачей, из которых состоит данная организация, прямаянаследница всесильного, отвратительного, воняющего псиной и человеческимистраданиями КГБ?!