– Ну раз змеища не получилась, будем делать медведя, – и с легкостью длинными, под птицу стриженными когтями нарисовала получеловеческую мордаху на кукле.

И вот теперь, тяжело наваливаясь полной грудью на столешницу, Рогнеда стонала, не в силах оторваться от бессмысленных восковых глаз куколки. А с другой стороны, до боли закусив губу, в настоящие глаза смотрела, по-звериному подвывая, Подаренка, из последних сил, с надрывом требуя от Хорька заговоренную иглу.

– Да вот же она, вот! – прыгал вокруг братца с хозяйкой тощий Хорек, которого в миру звали Прошка Малой.

Волк смотрел, напрягшись и с интересом, понимая, что кто-то колдовским образом начал метелить их ватагу. У него самого прабабка была ведьмой, так что он давно уже чего-то подобного ожидал и теперь с осторожностью пробовал путы на руках, не то чтоб убежать надеялся, но хотя бы веревку на горле развязать, которую бестолковый Медведь удавкой накинул на шею, а второй конец – на сук, на случай, если дружок начнет бесноваться. А теперь и сам взбесился.

– Давай! – закричала Фроська, требовательно растопырив пятерню, и, едва почувствовав, как игла скользнула в пальцы, с криком и хищно вонзила ее в грудь Медведю: – На!

Рогнеда охнула, схватившись за сердце, а Ефросинья расхохоталась, и так был страшен на ее фарфоровом личике звериный оскал, что все три мужика вздрогнули.

Игла была невелика. Заросшее салом тело Медведя насквозь не пробила, но все равно было больно. Он потянулся, чтобы вытащить серебряную занозу, но тут же получил по рукам.

– Не лапай.

Пояс у Фроськи был широкий, с множеством кармашков и петелек, в которые плотно, одна к другой, были вставлены тоненькие, не больше мизинчика, пузыречки-мензурочки. Ефросинья вынула один из них, выдернула зубами черную пробку и лишь тогда потянула иглу, стараясь сохранить на ее кончике каплю крови. Медведь, очумевший от пережитого, тупо смотрел, как она водит иголочкой в мутной, остро пахнущей жидкости и как от его крови та становится розовой.

– Вот так-то, – удовлетворенно произнесла Подаренка.

Вид она имела измотанный. Над поляной пахло сгоревшей кашей, все шло наперекосяк, и это отчего-то успокоило ее. А может, просто нежданный поединок с Рогнедой сжег все, что клокотало и пенилось с утра, и она снова стала злой и холодной, как обычно.

– Кони в полуверсте отсюда, – неожиданно подал голос позабытый всеми Волк, и хозяйка оценивающе уставилась на него, подумала о чем-то своем и предупредила:

– Если они и до тебя доберутся – буду тыкать в глаз, чтобы в другой раз неповадно было и им, и тебе, изменщику.

А Волк подумал, что в другой раз логовские ведьмы могут и на смерть заклинание прочитать, без всех этих выкрутасов. Тогда и угроза Фроськина получается зряшная.

– Ладно, – тяжело осела на пенек и поддала ногой котелок с непригодной для еды кашей Фроська. – Хорек, развяжи дезертира. Пусть сбегает, глянет, чего там.

Волк легко вскочил на ноги, решив не объяснять, что ему для таких вещей бежать куда-то там вовсе не надобно. Лапотковы со своей дружиной едут. Но ноги размять он все равно был не прочь. Да и перекусить было бы неплохо. Раз уж сгорела каша, придется расстаться с жизнью косому. Впрочем, он и мышей ел, воронами не брезговал, при его бурной жизни все, что шевелится, порой годилось Волку на обед.

Сунувшись на узкую тропку, он какое-то время шел вместе с компанией, заслушавшись историями паренька, которыми тот сорил, словно худой мешок горохом, посмеялся. Потом схрумкал какую-то зазевавшуюся пичугу и рысью вернулся назад, брезгливо отплевываясь от налипших на небо перьев.

Услышав, что погоня мчится мимо, хозяйка похохотала. И сама резво бросилась следом, забыв про голод и усталость.

– Ну вот это уже будет поинтересней, – потирала она руки, лихорадочно сверкая глазами. Но остановилась и сама себе погрозила пальчиками: – Эй, Ефросинья, да ты опять на толпу нарываешься? Ну-ка думай, думай…

Свита, привычная к таким разговорам хозяйки с собой, помалкивала. Советоваться с ними Подаренка не считала нужным. Подай, принеси, пошел вон, а умница она одна тут.

– Во-первых, не будем зарываться, – сама себе посоветовала Фрося. – Да и насчет мальчика Адриана неплохо было бы посоветоваться с батюшкой, может, он уж передумал его наследничком оставлять, – и она мелко захихикала, – всякое в жизни бывает. Тем более что наследничек такой озорник, такой шалун.

Она села там, где стояла, – в зеленый податливый мох. Бережно вынула из берестяного короба кожаный кошель, из кошеля – хрустальный шар в бархатном мешке. И, потребовав, чтобы Медведь прикрыл ее полой от бьющего в глаза солнца, выдернула одну из мензурочек на поясе. Заклинания на крови ей давались легче всего, а потому она и пользовалась ими чаще, чем любая ведьма. Родись она в иное время, то уже прослыла бы чернокнижницей, и осознание этого доставляло Подаренке необъяснимое удовольствие. Она бултыхнула пузырек, как модница флакончик дорогих духов, а потом пальчиком с розовой каплей на нем провела по шару, думая о Якиме Мытном.

Августа ж тем временем, кое-как приведя в чувство бледную Рогнеду, села на кровати, отпыхиваясь и честно признавшись самой себе:

– Дрянь дело.

Марта уже буйствовала вовсю во дворе, пытаясь уговорить Брюху броситься в погоню. Брюха морщила свой старый лоб, припоминая, что когда-то она слышала о галопе, и вздрагивала, надеясь, что это не то же самое, что с ней вытворяли под Дурневом, щекоча копыта. А все шло к тому, что этим и кончится. Марта от страха за внучек бегала из дома во двор и швыряла на телегу всякий инвентарь: вилы, серпы, Васькову саблю (тот спал на хозяйской половине в обнимку со своим дружком – оба опоенные), – и всякому было понятно, что весь этот арсенал она собирается пустить в дело. Даже если Подаренка просто недобро зыркнет в сторону гроссмейстерш.

– Не догоним уж. – Вышла из «Чарочки» и взгромоздилась на телегу мрачной вороной Августа.

Марта кинула злой взгляд, решительно выдвинув вперед челюсть, и взялась за вожжи. Маргоша сочувственно сопела магистерше в спину, но не отлипала от крыльца, боясь попасть под горячую руку. Сашко ж, напротив, уже усвистал, нагло реквизировав половину окрестных лошадей для своей неожиданно образовавшейся ведьмовской ватаги. Марта, чьи мысли все до единой были заняты Ланкой и Маришкой, лишь недоуменно вскинула бровь, удивившись, откуда это Скорохват набрал столько пострелят, в душе так и не поверив, что все это ее подопечные нарожали.

После полудня я поняла, как это отвратительно – быть кошкой, точнее – быть ненастоящей кошкой. Пока охотники за Фроськой шутили, ссорились, догоняли друг друга и мирились, мне было решительно нечем заняться. Дремать, как кошки, целый день напролет, а потом ходить всю ночь, гремя посудой, и неожиданно хватать за ноги хозяев в тот самый миг, когда они задремывают, я решительно не собиралась и тихо озверевала от безделья. Сначала я отлежала в котомке один бок, перевернулась и сразу же отлежала себе другой. Тогда я начала орать дурным голосом всякие похабные песни на котячьем языке и шкрябать когтями кожаные стенки. Илиодор, с перепуга решивший, что я задыхаюсь в тесноте, вытащил меня, подул в нос, зачем-то оттянул веко и, убедившись, что животное выглядит живым и здоровым, пристроил меня на плечо, деликатно стараясь придерживать за хвост, отчего мне казалось, что сейчас он меня неловко сдернет – и я шмякнусь даже не с лошади, а с седока, который на ней сидит.