– Аминь, – кивнул Стас.

Шествие хоругвеносцев, по всей видимости, миновало перекресток с Кайзер-плац, машины медленно двинулись вперед.

– Аминь, – повторил Стас, снимая «студ» с ручного тормоза.

– А снег-то перестал, – задумчиво пробормотал Хворостов.

Стас усмехнулся. Он только что решил одну из давивших на него с самого утра проблем. Он понял, каким образом сможет встретиться с Бруно…

* * *

По приезде в Управление Стас отправил Хворостова и Беби-Бума в архив. Падение дирижабля, даже не пассажирского, не могло не оставить следов. Это было очевидное направление расследования. Беби-Буму предстояло перерыть документы, связанные с крупными финансовыми затратами авиаэскадрилий, которые могли соответствовать приобретению дирижабля. Подобные операции должны были производиться через налоговое подразделение Управления. Что касается Хворостова, то его задачей было поднять сводки о пропавших без вести, погибших на производстве и так далее – короче, любые документы, которые могли бы сообщить информацию о погибшем пилоте, буде такой вообще существовал. Ну а Душка Джи, у которого, судя по всему, в знакомых числилось две трети города, сам нашел себе работу. Он собирался объехать городские офисы авиаэскадрилий и порасспрашивать на месте.

Сам Стас вернулся в каморку в дальнем углу кафедры отдела убийств, закрыл поплотнее дверь и запер ее на смешной оконный шпингалет. На двери, на той стороне, что была до этого обращена к фанерной перегородке, висело еще несколько пожелтевших фотографий. На одной, видимо самой старой, несколько человек в форме пограничного корпуса Периферии стояли, окружив пулемет Гатлинга-Фендера модели прошлого десятилетия. Фоном группе служила стена из крупных блоков серо-желтого цвета. Эту стену и эту кладку узнает любой человек, обитающий в любом из Периметров государства человеческого. Стена, день ото дня сдерживающая напор обезумевшей природы. Каких-то десять-пятнадцать лет тому назад казалось, что эта стена – символ чего-то нового, не просто стена между миром смерти и миром жизни, но и некая отправная нерушимая граница, отделившая время войны от благословенного времени мира. Но ни черта подобного не случилось, и теперь, спустя десятилетие, это очевидно. Вновь цветут буйным цветом, несмотря на студеные зимние ветра, милитаристские настроения, маршируют молодчики в стандартном обмундировании, теле– и радиоэфиры полны пафосного хлама и призывов к военному походу, а в целом – к восстановлению пошатнувшегося самолюбия цивилизации.

Стас аккуратно поддел фотографию ногтем и убрал ее в портмоне. Он и сам не смог бы сказать, для чего.

Стас Бекчетов, воспитанный приемным отцом, потомственным аристократом Анатолем Бекчетовым, не имел ничего против и восстановления утраченного самолюбия, и военного похода. Рано или поздно человечество должно было прийти к этому, поскольку перенаселение и беднеющий запас ресурсов в противном случае послужили бы толчком к деградации людского сообщества. Новая война, война против природы, против чудовищных ее порождений была неизбежна. Но зачем же неизбежность облекать в пурпурные тона великой миссии, зачем грязной и кровавой мачехе Войне приписывать благородство, зачем идеализировать? Ведь как минимум 60% процентов живущих сейчас людей помнят и кровь, и смерти близких, и загнивающие раны, и дизентерию, и вшей, и голод, и смерть надежды, и безумие, и равнодушие, и очерствение, и еще тысячу эпитетов смерти.

Да, мечта о мире оказалась фата-морганой, каких много было в истории человечества. Все эти мечты о всеобщем равенстве, о цивилизации любви или цивилизации труда, о неясном, но светлом будущем, о рае… Все это были фата-морганы. Спору нет, обидно осознавать, что мечта обрастает тленом несбыточности, но, черт побери, зачем обманывать себя новым мифом, зачем позволять кому-то делать из себя идиота? Почему просто не жить? Почему просто не заниматься своим делом? Почему нужно вновь и вновь вставать под знамена, под штандарты, под хоругви?..

Стас не мог поверить, что дело только в страхе одиночества. В том, что большинство боится оказаться в стороне, вне общества, а значит, вне защиты, вне строя. Скорее, дело было в другом, в надежде на увиденный кем-то смысл, кем-то изложенный, пусть и неправдоподобно, но разъясненный, поданный тебе на блюдечке с голубой каемочкой, а значит, ты вместе со всеми увидел его, значит, он не мираж – существующий. Не могут же обманываться все! Да, наверное, людей можно понять, но Стас понимал и другое. В тот день, когда их, гардемаринов, выгнали на плац и держали на солнцепеке, тогда ведь тоже умирала одна идея и рождалась новая. Он сейчас уже и не вспомнит, какая именно, – этих идей, этих осмыслений за годы войны было множество, и все они легко умирали от холода, голода, отсутствия боеприпасов и медикаментов, в петлях и в дизентерийных бараках… Обычная пуля была куда надежнее любой идеи, да и смысла с достоверностью в ней было куда больше. Когда-то это казалось очевидным. А теперь?

А теперь по городу возникают пробки из-за шествий хоругвеносцев, из-за парадов черно-белых батальонов, из-за митингов и манифестаций. А бывший русский офицер, получивший статус младшего детектива Управления юстиции в обмен на боксерские перчатки, говорит о раке и метастазах.

* * *

Стас вновь, как и этим утром, прошел на кухню кафедры отдела убийств. Там у темно-зеленого настенного телефонного аппарата он вновь замер на мгновение, повторив про себя немногочисленные этапы плана. Он был в целом прост, этот план.

Наборный диск скрипел.

Трубку на этот раз взял сам Шрам.

– Привет, Шрам! Это Стас.

– А… Привет. – Голос звучал глухо и словно издалека. Стас не знал, в чем причина, в самом аппарате или в том, что кто-то снял параллельную трубку.

– Слушай, я себе всю голову сломал, – продолжил Стас, – как называлась та песня, которую отзвонил на свадьбе твой кузен?

Кузенов у Шрама не было, но был знакомый автотехник, который подрабатывал в провославной церкви. Ее купола были видны из окон квартиры Бруно. Автотехника звали Петр, а фамилия у них со Шрамом была одна на двоих – Чадов, хотя никакой родственной связи между ними не было. Ну и закрепилось у них это обращение друг к другу – «кузен». Как-то Шрам рассказал во время пятничной встречи в «Долине» следующую историю. Однажды, будучи в сильнейшем подпитии, «кузен» Петр во время чьей-то свадьбы отзвонил вместо обычного в таких случаях звона мелодию довольно похабной песенки, имевшей хождение в то время. «Кузена» хотели уволить, но по какой-то причине не уволили, и он по сей день подрабатывает звонарем в той церкви.

– Э-э-э… Кажется, это была «Маленькая родинка – веселая вдова», – весело ответил Шрам. Он, несомненно, уже понял, что Стас в сложившейся обстановке не стал бы просто так затевать разговор экивоками, да еще приплетать «кузена».

– Вот черт, ну конечно! А у меня в голове крутилась «Мой друг когда-то был певцом». Ты просто спас мою бедную голову, приятель! Спасибо!

– Да не за что, – ответил на том конце провода просто лучащийся радостью голос Шрама. Он все понял, а значит, Стасу не придется сочинять новых экивоков.