13 мая 1973: «О’Коннелл» открывает двери для посетителей.

2 ноября 1974: Самад и Арчи по пути домой натыкаются на «О'Коннелл» и заходят поесть горячего.

1975: Али завешивает стены коврами, чтобы закрыть жирные пятна.

май 1977: Игровой автомат выдал Самаду приз в пятнадцать шиллингов.

1979: Али умирает от сердечного приступа, вызванного ожирением сердца. Его родные решают, что виной тому его нечестивое увлечение свининой. Из меню исключаются все соответствующие блюда.

1980: Знаменательный год. «О’Коннелл» переходит к Абдул-Микки. В подвале с целью выкачивания недобранных на сосисках денег оборудуется бильярдная. Играют на двух больших столах — «мертвом» и «живом». На «мертвом» игра идет на деньги. А «живой» стол привечает тех, у кого есть религиозные убеждения или нет денег. Идея пользуется огромным успехом. Самад и Арчи играют на «мертвом» столе.

Декабрь 1980: Арчи устанавливает на пинболе абсолютный рекорд — 51 998 очков.

1981: Арчи находит в цехе «Селфриджиса» бесхозную картонную фигуру Вива Ричардса и приносит ее в «О’Коннелл». Самад предлагает повесить в бильярдной изображение его прадеда Мангала Панде. Микки в просьбе отказывает, объясняя это тем, что на портрете «глаза близко сидят».

1982: По религиозным соображениям Самад больше не играет на «мертвом» столе. Он продолжает настаивать на размещении портрета.

31 октября 1984: Арчи выигрывает на «мертвом» столе 268 фунтов 72 цента. На них он приобретает для своей скрипучей машины новенькие покрышки «Пирелли».

Канун Нового, 1989 года, 22:30: Самаду удается уговорить Микки повесить портрет. Микки по-прежнему сомневается, «не будет ли это портить людям аппетит».

— Все равно мне кажется, что это будет портить всем аппетит. Тем более в канун Нового года. Прости, дружище. Без обид. Мое мнение, так сказать, ни черта не слово Божье, но это мое мнение.

Прикрепив к обратной стороне простенькой рамки проволоку и фартуком смахнув пыль со стекла, Микки с неохотой повесил портрет на крюк над плитой.

— Чертовски отталкивающий у него видок. Усики эти. Неприятный какой-то тип. А серьга зачем? Он что, голубой?

— Нет, нет. Для мужчин тогда было обычным делом носить украшения.

Микки с сомнением посмотрел на Самада — таким взглядом он одаривал посетителей, которые просили вернуть им деньги, жалуясь, что автомат для пинбола не сработал, хотя монетку они кинули. Он вышел из-за стойки, чтобы оценить картину с нового ракурса.

— А ты, Арчи, как считаешь?

— Мне нравится, — твердо заявил тот. — Очень.

— Пожалуйста, Микки. Если ты ее не снимешь, ты сделаешь мне огромное личное одолжение.

Микки наклонил голову в одну сторону, потом в другую.

— Без обид, я уже сказал. Просто странновато он выглядит. Может, другой какой портрет найдется?

— Это единственное сохранившееся изображение. Ты сделаешь мне огромное личное одолжение, огромное-преогромное.

— Ну… — протянул Микки и ловко перевернул яйцо, — ты, можно сказать, постоянный посетитель и так меня просишь, что надо бы уважить. Давай других спросим. Что скажешь, Дензел? А ты, Кларенс?

Дензел с Кларенсом, как всегда, сидели в углу, только на фетровой шляпе Дензела болталась видавшая виды мишура, а изо рта Кларенса, помимо традиционной сигары, торчал казу.[72]Это была их единственная уступка надвигающемуся празднику.

— Чего тебе?

— Спрашиваю, что скажете насчет хмыря, которого Самад хочет тут повесить? Это его дед.

— Пра-дед, — поправил Самад.

— Я в домино играю, не видишь, что ли? Хочешь лишить старика радостей жизни? Где твоя картина? — И Дензел неохотно повернулся. — Эта? Брр! Гадость. Похож на служку дьявола!

— Он твой родственник? — пропищал Кларенс своим женоподобным голосом. — Это многое объясняет, мой друг, очень многое! У осла зад и то краше, чем у этого типа рожа.

Дензел и Кларенс противно захихикали.

— Того и гляди вывернет при взгляде на него!

— Вот видишь! — повернувшись к Самаду, победно воскликнул Микки. — Мешает клиентам есть — что я и говорил.

— Не станешь же ты слушать эту парочку!

— Не знаю… — Микки маялся над своими сковородками; в нелегком деле раздумья ему на помощь всегда поднималось по тревоге тело. — Я уважаю тебя и все такое, ты дружил с моим отцом, но — никаких обид, ладно? — ты слишком прочно тут засел, Самад, дружище, и кое-кому из посетителей помоложе может не…

— Это они-то помоложе? — Самад махнул рукой в сторону Кларенса и Дензела.

— В каком-то смысле… Но я о том, что клиент всегда прав.

Самад был задет до глубины души.

— Я тоже клиент. Это я клиент. Вот уже пятнадцать лет я хожу в твое заведение, Микки. По всем меркам срок немалый.

— Да, но мнение большинства — закон! Я почти всегда с тобой, так сказать, считаюсь. Парни тебя «профессором» прозвали — и, по правде, за дело. Я тебе внимаю шесть дней из семи. Только знаешь что: пусть ты капитан, но если команда подняла мятеж, ты в глубокой заднице, понял?

И Микки печально сопроводил сию мудрость показательным побоищем на раскаленной сковородке: двенадцать грибов оттеснили один к краю и скинули его на пол.

Едва Самад услышал гогот Дензела и Кларенса, к горлу подкатила ярость, и он не успел ее сдержать.

— Дай сюда! — он ринулся за стойку, к плите, где грустно и криво висел портрет Мангала Панде. — Не стоило и просить… какой позор, какое неуважение к памяти Мангала Панде — принести его в этот безбожный, порочный дом!

— Ты чего?

— Дай его сюда!

— Погоди, постой минутку…

Микки и Арчи кинулись ему помешать, но Самад, вне себя от боли и унижений последних десяти лет, попытался преодолеть внушительное присутствие хозяина бара. После недолгой борьбы взмокшее тело Самада обмякло, и он сдался.

— Погоди, Самад. — Микки так участливо тронул его за плечи, что Самад чуть было не разрыдался. — Не думал, что для тебя это так чертовски важно. Давай все по-новой. Повесим его на неделю, а там посмотрим, как дело пойдет, ага?

— Спасибо, друг. — Самад вытащил из кармана платок и отер лоб. — Я это запомню.

В знак примирения Микки похлопал его между лопаток.

— Черт побери, за эти годы я столько о нем наслушался. Пусть уж повисит здесь, на этой чертовой стене. Мне без разницы. Ком-си ком-са, как говорят лягушатники. То есть черт-те что. А за добавочную порцию индейки платить придется звонкой монетой, дорогой ты мой Арчибальд. Золотое время обеденных талонов кончилось. Ах, дорогуша, ну и попусту же ты воду мутил…