А потом настал день, когда ей сказали, чтобы она забирала больного домой.

Она стояла перед врачом навытяжку, комкая в руках кружевной платочек. На ее лице были написаны растерянность и страдание. Кермит пролежал в больнице два месяца, и Миранда навещала его почти каждый день. Она была неизменно ласкова с ним, хотя они почти не разговаривали: сперва из-за того, что Кермит не мог говорить, а потом — потому что на него обрушился весь ужас произошедшего, смял, исковеркал, придавил к земле.

— Да, но… что я стану делать с ним дома? Здесь все же больница, — сказала Миранда, заикаясь от волнения.

— Теперь вашему мужу нужен хороший уход. Пока ему больше ничто не поможет.

— Но я не умею, не знаю, как… — начала она и осеклась, потому что во взгляде доктора ясно читалось: «Сожалею, но это не наши проблемы».

День, когда Кермита привезли домой, показался Миранде еще чернее, чем тот, когда она узнала, что он тяжело ранен и может умереть.

Его положили на кровать, и он выглядел безучастным. Он не привык жаловаться, потому держал все в себе, но иногда эта ноша казалась ему непосильной. Кермит не мог скрыть от самого себя, во что отныне превратилась его жизнь. Он застрял вне времени. Он может слышать лишь звуки города, но не сумеет выйти на улицу. Никогда не встанет в строй и вообще — не поднимется на ноги. Ему больше не испытать упоительного предчувствия сближения с женщиной. Миранда его возненавидит, а Мойра запомнит беспомощным калекой.

Все, ради чего стоило жить, умерло. Судьба навсегда столкнула его с выбранного пути. Если б такое случилось с ним на войне, он попросил бы товарищей прикончить его, но в мирной жизни это было невозможно.

— Я дам тебе развод, — это были едва ли не первые слова Кермита, обращенные к Миранде.

Она перестала поправлять подушки и выпрямилась.

— Ты можешь не геройствовать хотя бы здесь и сейчас? Выходя за тебя замуж, когда ты вот-вот должен был отправиться на войну, я была готова к любым поворотам судьбы.

Однако ее глаза говорили, что она не слишком верит собственным словам.

— Но ведь это случилось не на войне.

— А вот об этом я тоже хотела сказать. Зачем ты бросился спасать того солдата? Разве он не стал жертвой собственной неловкости и ошибки?

— Ты считаешь, было бы лучше, если б я пустился бежать? Я отвечал за него. Это был мой долг. — Кермит говорил медленно и тихо: у него было мало сил.

— Разве у тебя нет долга передо мной и Мойрой? Почему ты не подумал о семье?

— Воинский долг — это нечто иное. Тебе не понять.

— Зато я хорошо понимаю, что значит жить втроем на твою пенсию!

Кермит сделал большую паузу, после чего промолвил:

— Я же сказал тебе в самом начале: давай расстанемся. Ты молода и красива, выйдешь замуж еще раз. А обо мне позаботится государство.

— Не надо делать из меня стерву, Кермит! — в сердцах бросила Миранда.

На самом деле она хорошо понимала, что в этом случае подумают и скажут их соседи, его сослуживцы, вообще все, кто знал ее и Кермита. Ей придется уехать, но куда? Без денег, с ребенком на руках! Едва ли выстроится очередь желающих жениться на ней, да еще из таких, кто сможет содержать ее достойным образом!

— Вероятно, мне придется пойти на работу, — сказала она, думая о том, каково это — целыми днями находиться рядом с беспомощным инвалидом.

— А Мойра?

— Полагаю, зная наше положение, Хлоя не решится отказать мне в помощи.

— Я не хочу, чтобы нашу дочь воспитывала Хлоя. Она хорошая женщина, но она ей не мать.

Миранда одарила его долгим сумрачным взглядом, и Кермит вдруг понял: отныне он не имеет права произносить слово «хочу». Теперь он полностью в ее власти, и решать будет она.

На следующий день Миранда решила заняться поисками работы. Она придирчиво выбирала наряд, не обращая внимания на Мойру, которая крутилась рядом. На взгляд Миранды, не было ничего страшного в том, чтобы оставлять девочку с подругой. Мойра любила бывать в гостях у «тети Хлои» и прекрасно ладила с ее дочерью Джун.

Приколов к темно-синему платью черный шелковый бант, Миранда покрутилась перед зеркалом. Она очень ценила свою не испорченную родами фигуру. Жаль только, что у нее так мало хорошей одежды! Миранда твердо решила, что, начав зарабатывать, станет больше тратить на наряды. Пенсия Кермита таяла, как снег под лучами солнца. Ему требовались лекарства; на ребенка тоже уходило много денег.

— Может, оставишь Мойру со мной? — спросил Кермит, наблюдая за женой.

— А если ей что-то понадобится? И кто накормит ее обедом? Скорее, она сможет позаботиться о тебе, чем ты о ней! — ответила Миранда, словно не замечая, как сильно ранит мужа.

— Разве ты не придешь к обеду?

— Кто знает! Я попрошу Хлою зайти к тебе и принести суп.

Кермит сжал челюсти. Она уже не раз полосовала его невидимыми ножами. Нарочно? Этого он не знал. Казалось, в его жизни не осталось ничего, кроме телесной неподвижности и острой душевной боли. Все мосты, ведущие в прошлое, рухнули, а сверху упало небо. Кермит был вынужден воспринимать действительность с терпеливой покорностью, а иначе впору было сойти с ума.

Несколько дней назад к нему с шумом ворвались товарищи, вернее, бывшие товарищи. Они шутили, пытаясь его растормошить, и это была сплошная мука. Они привезли коляску. Она была тяжелой, но Гордон пообещал выкатывать ее всякий раз, как приятель решит «прогуляться». Однако Кермит знал, что как бы ему ни хотелось подышать свежим воздухом, он никогда не рискнет появиться перед всем Галифаксом беспомощным инвалидом.

— Пока, папочка! — сказала Мойра, когда Миранда выводила ее из комнаты.

У Кермита так стиснуло горло, что он не сумел ответить.

На улице шел мокрый снег, он облепил фонари, отчего каждый из них стал похож на маленькую луну. Миранда часто поскальзывалась, но не замедляла шага. Крупные снежинки таяли на ее шляпке и воротнике пальто, превращаясь из маленьких мотыльков в крохотные звездочки. Она не смотрела на прохожих — ей было не до них, ее волновала та неведомая сторона жизни, какую она наконец решилась познать. Это должно было стать своеобразным выходом на свободу. Ее воображение рисовало интересные знакомства, море новых лиц, возможный успех.

Перво-наперво Миранда отправилась в деловую часть города, где было много контор. Однако ее поиски не увенчались успехом. В лучшем случае ее выслушивали с вежливым интересом, после чего заявляли, что у них нет вакансий. В любой конторе требовались барышни с опытом работы или хотя бы с какими-то знаниями, а она не умела ни стенографировать, ни печатать.

Обедая в скромном кафе, Миранда подумала о районе Гринвиль-Молл, где было много ресторанов и пабов, и о Спринг-Гарден с его магазинами. Однако мысль о том, чтобы стать официанткой или продавщицей и обслуживать всяких грубиянов, вызвала у нее тошноту. В пабах к ней наверняка начнут приставать мужчины, а чтобы получить место в магазине, возможно, тоже требуется опыт.