...15 марта 1939 года немцы вступили в Прагу. В молчаливой толпе, мимо которой громыхали танки с черными крестами, стоял Михаил Михайлович. Он знал: сегодня парад, завтра — аресты. И сколько пражан, следящих кто растерянно, а кто с ненавистью за наглыми пришельцами, завтра вздрогнет от окрика гестаповца, переступит порог концлагеря, взойдет на эшафот... Надо спасать.

Вот оно, еще одно лицо разведки. Совсем недавно, год назад, в Париже Михаил Михайлович сбил с толку немецких «туристов» с весьма откровенной военной выправкой, проявивших любопытство к контейнерам с оружием для республиканской Испании. В Цюрихе он выяснял адреса чужих резидентов. В Берлине устанавливал полезные связи. А теперь надо было делать все это и сверх того спасать.

...По набережной, совсем недавно шумной, а теперь обезлюдевшей, шел в мартовский полдень господин весьма респектабельной внешности. В легком по сезону пальто, с букетиком фиалок в руке. Весь облик его говорил о том, что все происходящее здесь, на набережной Влтавы, да и во всей Праге, его не касается.

Он явно не торопился. Скользнул взглядом по старой афише, пробежал заголовок только что вывешенного распоряжения коменданта, равнодушно глянул на эсэсовца, сопровождавшего расклейщика афиш.

Немец хмуро оглядел прохожего, столь независимо разгуливавшего по городу, в котором уже третий день наводился «новый порядок».

«Это не чех», — сообразил эсэсовец. «Иностранец... Ну, что же, погоди, доберемся...» Немца особенно рассердил букетик фиалок. «Свидание затеял», — подумал он.

Немец угадал. Навстречу господину в светлом пальто спешила молодая женщина в элегантном весеннем наряде. «Заморская птичка», — проворчал солдат.

А она пересчитала взглядом фиалки: «Три цветка — значит слежки нет. Свидание состоится».

Он почтительно снял шляпу, протянул ей букетик.

Немец бросил расклейщику афиш: «Делай, что приказано!» — и раздраженно пробормотал: «Доберемся и до заморских». И тут же насторожился: женщина достала что-то из сумочки, протянула своему спутнику, и они остановились у парапета. Тут уж вступали в силу инструкции — не упускать ничего подозрительного. И эсэсовец двинулся к парочке у парапета.

Он был в нескольких шагах, когда женщина оглянулась и сказала что-то на чужом языке. «Английский», — сообразил он. А женщина перешла на немецкий, только с акцентом:

— Не рассудит ли нас господин офицер?

Эсэсовец был всего лишь унтершарфюрером, но просиял и вопросительно посмотрел на женщину. Она показалась ему теперь симпатичной.

— Рассудите нас, пожалуйста. По-моему, снимок сделан с этого самого места, — и она протянула фотографию, Это была почтовая открытка, обыкновенная карточка с пейзажем, какие расходятся миллионами — и по прямому назначению, и в качестве туристских трофеев. Эсэсовец чуть растерянно посмотрел на реку, катящую свои воды перед ним, перевел взгляд на другой берег. Потом всмотрелся в открытку.

— Пожалуй, похоже.

— Вот! — победно обернулась женщина к своему спутнику. — У военных более острый взгляд, чем у вас, штатских.

«Еще бы!» — хотел подтвердить эсэсовец, но сдержался. Черт их знает, этих заморских туристов. Лучше, наверное, не связываться. Он козырнул — только даме! — и браво зашагал к уныло дожидавшемуся его расклейщику афиш. Оглянулся — она провожала унтершарфюрера взглядом и протягивала своему спутнику другую карточку.

Проверь тогда эсэсовец их документы, его догадки полностью подтвердились бы: у женщины был заокеанский паспорт, у мужчины — паспорт одного из западноевропейских государств, которые усердно заверяли Гитлера в своей безобидности, то бишь в нейтралитете. И если даже могли возникнуть в сознании унтершарфюрера какие-то подозрения, то, во всяком случае, он вряд ли предположил бы, что у парапета над Влтавой встретились... супруги.

Да, в тот мартовский полдень Михаил Михайлович шел на свидание со своей женой, Ольгой Антоновной. И он был очень рад, что именно фиалки, ее любимые цветы, были сигналом, означавшим: «Слежки нет». И она взглядом поблагодарила его за этот нежный «сигнал».

По легенде они значились совершенно незнакомыми людьми и в Прагу двигались различными маршрутами. Могли и не встретиться, разъехавшись по новым заданиям Центра.

Из телефонной будки он позвонил в пансионат, где поселилась Ольга Антоновна. Услыхав ее голос, сказал:

— Вы обещали мне встречу. В одиннадцать, не так ли?

— Лучше в двенадцать.

Это означало: встреча — на месте, с которого открывается вид на Влтаву, запечатленный на почтовой карточке, условно помеченной одиннадцатым номером. Ну, а время встречи оговорили, так сказать «открытым текстом».

И если бы немец не ограничился рассматриванием пейзажа, если бы вслед за паспортами он извлек бы из дамской сумочки содержимое... Впрочем, если бы эсэсовец зашел так далеко в своей бдительности, он навсегда остался бы у парапета, на пустынной набережной, и вряд ли расклейщик афиш поторопился бы вмешаться. Но все на этот раз кончилось для немца благополучно, и он не видел, как вместе с почтовыми карточками из рук в руки перешли плотные пачки листов, исчезновение которых в тот же день, вечером, обнаружили сразу в двух архивах — полиции и Министерства иностранных дел.

Известно было, что в полицейской картотеке значились имена и адреса членов Центрального Комитета и активистов Компартии Чехословакии, профсоюзных работников, руководителей общественных организаций, патриотически настроенных политических деятелей, ученых, офицеров, журналистов.

Картотеку поменьше собрало Министерство иностранных дел, но и в нее охотно заглянули бы и гестапо, и абвер — военная разведка германской армии. Тут значились имена бойцов интернациональных бригад, принявших бой с фашизмом на полях и в горах Испании, имена граждан, посещавших Советский Союз. Сбор таких сведений, разумеется, не совпадал с буквой конституции Чехословацкой республики. Но во имя высших интересов!.. Министры с пониманием выслушивали доводы представителей охранки.

И даже если бы в полиции и в аппарате Министерства иностранных дел не оказалось бы ни одного предателя, готового преподнести оккупантам столь ценный подарок, нельзя было рассчитывать на то, что немцы и сами вскоре не доберутся до архивов.

Картотеку полиции Михаил Михайлович получил утром. Картотеку министерства в то же утро приняла Ольга Антоновна. И вот сейчас, улыбаясь ей, Михаил Михайлович укладывал в портфель пачки листков.

Они могли бы составить книгу судеб. Впрочем, они и являлись книгой судеб. Но судьбы эти не были начертаны бесповоротно, раз и навсегда. Они во многом зависели от того, в чьи руки попадет сама книга.

И еще: стоило перечитать эту невиданную книгу, и становилось ясно — решается судьба и людей, и всей страны. Потому что на листках картотеки значились имена людей, которые составляли цвет народа, его ум, честь, совесть.

Мужчина и женщина еще постояли минутку у парапета. Потом разошлись — может быть, до встречи на