И всё-таки почему? Кому-то может показаться, что я излишне подозрителен. Пожалуй. Виновато воспитание, всё то, чем меня пичкали в детстве и юности. «Что бы тебе ни говорили, знай: тебе говорят не всю правду...» — таков девиз, начертанный на моём гербе. Правда, ещё там есть ослиные уши... Слишком много вопросов и слишком мало ответов. Точнее — ни одного ответа. Ни одного готового ответа. Как мне надоело думать! Почему даже в самой простой ситуации никто не подскажет решение?

...Я уныло вожу пальцем по лакированной поверхности стола. Смотреть в раскрытый фолиант больше нет сил. Скучно. До жути. И дело даже не в том, что автор текста старался казаться умнее, чем был, и его измышления невозможно понять ни с первого, ни со второго раза... Просто — плохое настроение. И рука ноет. Просто зверски. С одной стороны, это даже неплохо: на пару недель я избавлен от такой повинности, как занятия в фехтовальном зале. Но с другой... Перелома, конечно, нет, зато я получил трещину в кости немногим выше запястья и очередное напоминание о том, насколько хрупким является моё тело. А всего-то ничего — удар. И не сильный. И меч был деревянный. И... Я, как всегда, оказался растяпой. Хорошо ещё, что наставника за это не накажут (сильно сомневаюсь, что кого-то тронут мои несчастья), а то к муторной боли добавились бы угрызения совести — в сущности, он вовсе не обязан был со мной заниматься. Даже более того: он не хотел учить меня фехтованию. Ввиду полной бесполезности сего действа. Не знаю, кто его уговорил, но, подозреваю, что тут не обошлось без очень большой взятки...

Магрит присела на край стола и несколько минут рассматривала мою руку, стянутую тугой повязкой.

— Больно было?

— Почему — «было»? — огрызаюсь я. — И сейчас болит. И ещё несколько дней будет болеть.

— Надеюсь, ты извлечёшь урок из случившегося.

— Угу. Брошу фехтовать. Навсегда.

Она качает головой:

— Неправильный ответ.

— А каков правильный?

— Решай сам.

Я захлопнул книгу. Над столом закружились рваные облачка пыли.

— Как я могу решить сам, если не знаю, каким образом это делается?

— Учись, — пожала плечами Магрит.

— Как?!

— Думай. Анализируй. Просчитывай варианты. Выбирай лучшее из доступного.

— Лучшее — для кого?

— Для себя, конечно же. Ты и этого не понимаешь?

— Не понимаю.

— А вот лгать не нужно. Ложь — обоюдоострое оружие: вынутая из ножен, она рано или поздно ударит по тебе самому.

— Почему вы обвиняете меня во лжи? — Не люблю такие беседы: они заставляют обнажать душу, а это куда больнее, чем любые ушибы...

— Потому что так оно и есть. Никогда не лги. Никому. Или учись лгать так, чтобы твой собеседник не догадался, что в твоих словах нет и капельки правды...

— Я не лгал!

— Разве? — Она улыбнулась, но от этой улыбки захотелось убежать подальше.

Магрит обошла вокруг стола. Я почувствовал её дыхание на затылке, а в следующее мгновение вскрикнул, потому что тонкие пальцы сестры сдавили моё ноющее предплечье.

— Не спорь, пока не научишься делать это должным образом, — голос звучал ровно и ласково. А я задыхался от боли.

— За... чем?

Она отпустила руку, и боль приобрела новые оттенки.

— Ты пренебрегаешь знаниями. Ты плохо учишься.

— Как могу, так и учусь... — Я не знаю, куда пристроить руку, чтобы хоть немного уменьшить пламя, с новой силой вспыхнувшее в том месте, куда утром пришёлся удар деревянного меча.

— Если бы ты был совершеннейшим дурачком, я не стала бы заставлять тебя. Но поскольку это не так... — О, Магрит признает у меня наличие умственных способностей? Надо же... — Почему ты рассеян и невнимателен?

— Какая разница? — В самом деле, какая? Я ничему не научусь достаточно хорошо, и она прекрасно это знает.

— Мне любопытно. — Пальцы скользнули по столу совсем рядом, и я вздрогнул.

— Ищите развлечение в другом месте. — Грубо, конечно. Но больше не могу сдерживаться. До каких же пор она будет считать меня своей игрушкой? Десять лет назад я не мог возразить, потому что просто не догадывался, насколько странно и зыбко моё положение в Семье. Но время идёт, и кое-что меняется. Если даже реки прокладывают новые русла в нагромождении скал, то что уж говорить о моём терпении, которое давно уже на грани истощения?!

— Мне доступно больше развлечений, чем ты можешь представить.— Тон голоса не изменился: всё то же спокойствие, незыблемое, как обещание встречи со смертью.

— А мне недоступно ВСЁ! — Я срываюсь на крик. Бешенство, умело подогретое сестрёнкой, выплёскивается наружу вместе с внезапно проснувшейся обидой.

— Отчасти ты сам в этом виноват.

Что?! Я — виноват?! Да как она... Как у неё язык только повернулся...

Магрит усмехается, с лёгкостью прочитав мои мысли:

— Прежде чем обвинять других, нужно справедливо оценить собственные действия.

— Какие действия?

— Вот именно — какие? Ты ничего не делаешь. Даже хуже: ты ничего не желаешь делать.

— Я...

— Сегодня утром ты был на волоске от того, чтобы получить серьёзную рану. Исключительно по собственной глупости и невнимательности.

Я молчу. В чём-то она права... Но в тот миг мне было совершенно всё равно, что произойдёт, хотя я и предполагал, чем закончится поединок...

— Ты знал, в какое место направлена атака, но не предпринял попытки уйти от удара или остановить его. Почему? Откуда это равнодушие? Нельзя начинать поединок, если тебя не интересует результат! Хорошо ещё, что ваши мечи были деревянными, иначе ты бы остался без руки...

— Ну и что? Кому это интересно? Да хоть без головы! Все только вздохнут свободнее, задвинув мой труп в уголок фамильного склепа!

— Никогда так не говори! — Гнев в её глазах дрожит лавиной, готовой сорваться с горного склона и похоронить под собой всё, что окажется на пути.

— Я не прав? — Магрит довела меня: я рассвирепел, и все чувства слились в единую, совершенно бесстрастную ярость.

Сестра молчит.

— Я не прав? — повторяю ещё холоднее и спокойнее.

— Всё... не совсем так. — Войска нехотя отступают на заранее подготовленные позиции.

— Объясните.

Я знаю, что ей трудно. Но я многое отдал бы за то, чтобы узнать, ПОЧЕМУ ей так трудно ответить!

— Что же вы? Не знаете, что сказать? Не знаете, как солгать на сей раз?

— Я могу сказать правду, но больше всех от неё пострадаешь ты.

— Ну так скажите. Я не боюсь.