Оттуда нас послали. Через дорогу перебегал удивлённый Долгов. Подошли к главному корпусу моего универа, я сказал, что должен зайти — может дадут денег. Оттуда я вышел с толстой брошюрой, где на последней страничке красовались несколько мелких строчек тезисов той самой моей статейки о маленькой Ло и её не менее маленьких сестричках. Я показал им книжку и признался, что нагло солгал — просто тогда, отойдя от этого здания, с двумя полтинниками и в их компании, я бы не сделал этого вообще — я, Алексей О. Шепелёв, гений, в трезвом уме и памяти, зашёл в типографию и заплатил полташ вот за это. Санич бросился меня душить, причитая: «Это же литр сэма, даже больше!»; товарищи, хоть и не любители оного, тоже помогали и, игнорируя мою тягу к знаниям и вклад в науку, называли меня недобрыми словами.

Второй полташ тут же перекочевал к Саше, а у Алёши, как всегда, ничего не было. Саша огласил свой план, что надо немедленно идти выпивать самогон. Алёша наотрез отказался и пригласил меня поехать с ним в клуб. Саша одобрил, сказав, что это в самый раз, даже мало в двоих.

Меж тем было уже около четырёх, когда я должен позвонить Зельцеру (у Долгова нашлась карточка). Она настаивала на встрече. Договорились в семь на Кольце. Она спросила про Сашу, я сказал, что вот он здесь, сейчас пойдёт выпивать, она гыгыкнула и высказала странноватое пожелание, что «его тоже бы неплохо видеть». Что же это подготовляется? — подумал я. Карточка кончалась, и я предложил ей позвонить ему минут через сорок домой. Выпить очень хотелось, но что ж теперь…

Алёша сам вызвался со мной на Кольцо, посему мы вынуждены были ждать его босса и несколько припоздали. Вообще мы были несколько размягчённые и даже в автобусе попивали из последней баклажки. Когда я выходил, застёгивая на ходу репорюкзачок, замок его разошёлся, и баклажка, Сартр и прочая полетели на асфальт. Как я ни пытался его соединить, ничего не выходило, и пришлось признать, что портативно-культовый предмет всё же себя исчерпал. Однако корни уже глубоко во мне, думал я, и теперь мне не нужны внешние атрибуты — это как дон Хуан курением всяких грибов и трав затянул несмышлёного Карлоса в мир колдовства, а после оказалось, что это было вовсе не главным, а только приманкой (надоел я наверно со своим дон Хуаном — а что поделаешь, мои золотые, сие есть единственная книга, которую я прочитал за последние полтора года!). Конечно, оно и уподобляться Репинке — не столь уж однозначная затея, даром, что в момент обретения рюкзачка у меня сразу случился небольшой роман с Зельцером — сказка, конечно, как вы знаете теперь, с несчастливым концом, но начало почему-то нравилось… Да и вообще было интересно… «О чём задумался?» — вопрошает Алёша; о чём? — интересный вопрос, но лучше лишний раз прималчивать — давно подозреваю, что не раз уже упомянутая всуе так называемая гениальность, если ея взять, так сказать, в быту — простое, чуть-чуть осознанное помешательство…

Из-за угла почты выскочила Репа:

— Что, ослёнок, тебя уж все ждут давно!

— Кто все? — у меня аж челюсть отвисла.

Она посмеивалась, выпивая пиво и показывала лапкой на лавки: «Вот, что это белеется?» (это была куртка Зельцера), «А вон вдалеке что бишь коричневеет?» (куртка Фёдора). От неё мы узнали точное время: без двадцати восемь…

11.

Я подошёл к Зельцеру, присел, они прошли к Феде. Предложил пива, извинился за опоздание. Она не орала и не нервничала, вежливо отказалась — золото-золото, а не Зельцер! — неужели люди всё-таки меняются?!

На чём свет стоит матерясь своей раскрылившейся походкой приблизился Федя. Подошёл и с размаху ёбнул рюкзак об бетон. Орёт страшно и понятно в чей адрес. Несколько раз с плеча — все кассеты и диски разлетелись в щепки! Вот вам всегда подчёркнуто сдержанный и вежливый Федя… Неужели люди меняются?! — не верю!

Репа с Долговым удыхали. Ну, подобралась шаражка, подумал я, только Саша где. — «Я ему звонила: он вообще лыка не вязал, сказал, что не может даже дойти, спит», — рассказала Зельцер и все удохли. Ну и слава Богу, подумал я, хоть одним меньше — ведь какой тут интим — представление специально подобранных пьяненьких долбокодлопрофанов! «Сейчас ещё Шрек должна подойти», — уведомила о почти равноценной замене Элька. Я пробормотал Феде слова оправдания, а каждый между тем втирал мне что-то своё и требовал приватного разговора. Голова моя кружилась, я сильно занервничал. Они всё лезли — и все теребили меня своими лапками, словно стараясь растащить на куски. «Ну, подобралась шаражка! — вскричал я, срываясь, отталкивая от себя профанов, — по очереди, золотые мои изумрудно-яхонтовые!»

«Ну что, Лёшь?» — спросила умильно-сдержанным, чуть ли не просящим тоном Зельцер, хорошо накрашенная, напудренная, пахнущая чем-то чужеродно-родным, вкусным. Я сказал, что всё нормально, то есть я и скромная квартирка моя по-прежнему к её услугам, и вообще я как всегда её люблю и хочу. Последнее, впрочем, я наверно не сказал, но, думаю, это было понятно из контекста. Я вдруг почувствовал себя совсем плохо — в голове совсем помутнело и потяжелело, озноб, потрогал лоб — огнянный. По моим ощущениям — всегда довольно точным — температура 38 и 5. Сказал Эльмире, она попробовала ладошкой, сказала, что и правда горячий, но значения этому не придала, а остальные и подавно.

— Ну, так я к тебе, Лёшь, да? — она всё ещё выясняла наверняка.

— Ну конечно, — меня это раздражило, и я стал подчёркнуто спокоен и вежлив, что твой Феденька.

— А Шрек, Лёшь, нельзя её тоже взять?

— Её? — удивился я, — ну ладно; только условия у меня не ахти — кровать и раскладушка.

Легка на помине из сумерек появилась она, Таня (псевдонимчик обусловлен был не столько тем, о чём вы подумали, сколько её непосредственностью, наблюдательностью и остроумием, а особенно теми же качествами Кротковича: «А у меня фамилия из четырёх букв», — рассказала потом Эльмира, — «Шрек, что ли?!»), попивая пиво, вступая в круг профанов, как будто тоже требуя аудиенции.

Это-я-Федичка, отозвав меня на соседнюю лавочку, был неоригинален:

— Ну чё, Лёх, можно у тебя сегодня перетусить?

Я в подчёркнуто мягких выражениях принялся объяснять, что, понимаешь ли вот, Федя, так и так, вот девушка, так сказать…

— Йуо-бать!! Бля-ать!! — стиснув зубы взревел Феденька и сплеча саданул рюкзачком об землю. Быстрым манером он удалился во тьму, на самую дальнюю лавку. Долгов последовал за ним, а Репа подсела ко мне:

— Давай, сыночек, унасосим букажечку, так сказать, баклажечку.

Я довольно мягко пояснил, что денег у меня нет, на что мне был дан наглый намёк, что, дескать, есть у Зельцера и у Шрека. Я довольно мягко послал её к её репоприапу.

— Что, Зильцера хочешь к себе заманить? — почувствовать себя насосом — чужую жинку протянуть, да? — приговаривала она, слащаво-неприлично улыбаясь и подхрипывая, протягивая лапки к моему лицу.

— А ты-то откуда знаешь! — вскричал я, вырываясь, метнувшись в сторону.

Тут я наткнулся на Долгова, который очень хотел со мною поговорить, причём, конечно же, по душам, обнял и потянул на следующую лавочку (причём ещё через лавку, показалось, сидел Федя).