Рунек излагал только факты, но выражение его лица и тон производили потрясающее впечатление и уничтожающе действовали на слушателя.

– Дальше! – коротко и хрипло произнес Дернбург.

– Я не видел Вильденроде и ничего не слышал о нем до того времени, пока он не появился в Оденсберге в качестве шурина Эриха. Я узнал его с первого взгляда, тогда как он, вероятно, уже не помнил меня; намек, который я сделал ему, он высокомерно отпарировал.

– И ты скрыл это от меня? Не сказал сразу же?..

– Разве вы поверили бы мне без доказательств?

– Нет, но я навел бы справки и узнал бы правду.

– Это я сделал за вас. У меня были многочисленные связи в Берлине, и я воспользовался ими; я обратился также на родину Вильденроде и в Ниццу, где с ним познакомился Эрих. Все, что могли бы сделать вы, сделал я, и со мной, как с посторонним, все были откровеннее, чем были бы с вами. Сначала я думал было хоть предостеречь вас, но в таком случае вы, вероятно, расторгли бы брак, от которого зависело счастье всей жизни Эриха, а это убило бы его. Когда я однажды намекнул ему на такую возможность, он сам сказал мне, что лишиться Цецилии было бы для него равносильно смертному приговору. Я знал, что он говорит правду, и не хотел брать грех на душу.

– Цецилия? – повторил Дернбург с пробуждающимся подозрением в голосе. – Совершенно верно, она пострадала бы от этого раньше всех. Какую роль играла она? Что она знала?

– Ничего! Совершенно ничего! Она жила с братом, ничего не подозревая, и считала его богатым, в этом заблуждении была она и тогда, когда стала невестой Эриха; только здесь, в Оденсберге, она узнала от меня, что в прошлом ее брата есть нечто темное, однако что именно, у меня не хватило духу сказать ей. То, как она приняла мой намек, послужило самым убедительным доказательством, что ее нельзя упрекнуть решительно ни в чем.

Глубокий вздох облегчения, вырвавшийся у Дернбурга, доказывал, как сильно он боялся, что и на его невестку может упасть тень.

– Слава богу! – едва слышно прошептал он.

Эгберт вынул из портфеля несколько бумаг.

– Вот письмо графа Альмерса, который ручается честным словом за истину случившегося в тот вечер, вот свидетельство о происшедшем после смерти старого барона, а вот известия из Ниццы. Или Эрих был слеп, или его нарочно изолировали и охраняли от всяких посторонних знакомств, иначе он должен был бы знать, что его шурина во всей Ницце считают двуличным профессиональным игроком. Некоторые подозревали, почему ему постоянно так «везло» в игре, но доказать свои подозрения никто не мог, и это давало ему возможность удерживать свое положение в обществе.

Дернбург взял поданные ему бумаги и, подойдя к столу, на котором находилась кнопка звонка, сказал:

– Прежде всего я должен выслушать самого Вильденроде. Надеюсь, ты не побоишься повторить свои обвинения в его присутствии?

– Я только что сделал это – я пришел сюда из его комнаты. Это была последняя попытка с моей стороны обойтись без скандала, но она не удалась. Барон знает, что в настоящую минуту я все рассказываю вам, но не поспешил за мной, чтобы оправдаться.

– Все равно, он должен ответить мне! – Дернбург позвонил и крикнул вошедшему слуге: – Попросите господина Вильденроде немедленно прийти ко мне.

Слуга вышел. Наступила продолжительная пауза, слышался только шелест бумаг, которые Дернбург разворачивал и просматривал одну за другой. Он становился все бледнее. Эгберт молчал и неподвижно стоял на прежнем месте. Много, очень много времени прошло, прежде чем дверь опять открылась, но на пороге показался не Вильденроде, а лакей.

– Господина барона нет в их комнате и вообще в доме, – доложил он, – должно быть, они уже уехали.

– Уехал? Куда?

– Верно, в город, они приказали кучеру заложить экипаж и ждать их у задней калитки парка. Должно быть, уже уехали.

Дернбург жестом отпустил лакея. Самообладание оставило его, он опустился в кресло, и с его губ сорвался вопль отчаяния:

– Дитя мое! Моя бедная Майя! Она всей душой любит его!

Потрясающим было горе человека, который бесстрашно шел навстречу борьбе, грозившей ему разорением, но не в силах был перенести несчастье своей любимицы.

Эгберт подошел и нагнулся к нему.

– Господин Дернбург! – сказал он дрожащим голосом.

– Уйди! Что тебе надо?

– Эрих умер, а человека, который должен был занять его место, вы вынуждены оттолкнуть. Дайте мне еще раз, хоть на один час, право, которое я имел когда-то!

– Нет! – выкрикнул Дернбург, подымаясь. – Ты отрекся от меня и моего окружения, ты потерял право разделять с нами горе. Иди к своим друзьям и товарищам, которые теперь ведут против меня толпу, сорвавшуюся с цепи, и которым ты принес меня в жертву, ты принадлежишь им, твое место там! Они сделали мне много зла, но ты больше всех, потому что ты был ближе всех моему сердцу. От тебя я не хочу ни участия, ни поддержки – лучше умру!

Старик вышел в библиотеку и с силой хлопнул дверью, давая понять, что всякой связи между ним и Эгбертом пришел конец.

Деревья парка шумели и раскачивались от ветра, грозившего к вечеру превратиться в ураган. Он гнал и крутил в воздухе красные и желтые листья, а над землей расстилалось серое, затянутое облаками небо.

Майя возвращалась с могилы брата одна, так как Цецилия пожелала еще остаться и уговорила Майю идти без нее. Девушка, переживавшая самый расцвет весенней поры жизни, чувствовала тайный страх ко всему, что напоминало о смерти, ее влекли к себе жизнь и счастье рядом с любимым человеком.

На обратном пути она проходила мимо Розового озера, где Оскар когда-то впервые заговорил с ней о любви. Сегодня это место выглядело совсем по-другому, чем в тот майский день, землю устилали поблекшие листья, пожелтевшая осока окаймляла берега озера, казавшегося черным и неприятным при мрачном свете хмурого дня, в поредевших кустах больше не щебетали птицы, все было безмолвно и мертво, а далекие горы были окутаны плотной пеленой тумана.

Майя невольно остановилась, неподвижно глядя на это так печально изменившееся место и, вздрогнув от холода, плотнее закуталась в накидку. Вдруг она услышала приближающиеся шаги, из-за кустов вышел Оскар.

– Я искал тебя по всему парку, Майя, – торопливо сказал он, – и уже потерял было надежду найти.

– Я была с Цецилией на могиле Эриха. Она еще осталась там.

– Тем лучше, потому что мне надо поговорить с тобой. Ты согласна выслушать меня? – и, не дожидаясь ответа, барон притянул невесту на скамью.

Только теперь Майя заметила, что он в шляпе и пальто, а его лицо какое-то странно растерянное.

– Надеюсь, ничего плохого не случилось? – испуганно спросила она. – Папа?..

– Речь не о нем, а обо мне или, скорее, о нас с тобой. Майя, я должен сказать тебе нечто серьезное, важное. Ты должна доказать, что твоя любовь ко мне истинная, настоящая. Ты ведь любишь меня, не так ли? Здесь, на этом самом месте, ты отдала мне когда-то свое сердце. Я думал, что прошу твоей руки только для того, чтобы разделить с тобой счастье, жизнь, полную света и радости. Хватит ли у тебя мужества разделить со мной и горе?