Теперь уже никто не придет объяснить тебе, Елена Андреевна, что происходит по ночам. Что происходит с твоей головой и вокруг нее.

Одно ясно — психиатру теперь не пожалуешься. Такие болезни не изучают, даже на кафедре физики, потому что их не измерить и не поставить в уравнение.

Славку увидела только в середине сентября. Всю тоску и мучительные вопросы о будущем, каждый день, проведенный порознь, — собрали и сожгли за несколько часов. Наелись бутербродов с докторской, а потом залезли в ванну. Сколько осталось времени — все проговорили. Самый важный вопрос: новая заковыристая техника операции при опухолях мозжечка, потом про дурного Костика, про Асрян и ее заграничную диссертацию. Несколько часов полного счастья, если, конечно, не думать обо всем остальном, особенно о будущем, наших отношениях, семьях, детях. Что до Славки — я чувствовала, он ждал.

С осени вновь возобновились женские посиделки, но только всего один раз в две недели. Асрян на десять дней в месяц укатывала в Австрию стажироваться и даже читала там какие-то лекции. Старые пятничные темы для болтовни, за исключением одной новой: теперь среди общих детей есть студентка, и каждую пятницу с меня требовали отчета, что и как. Мой рассказ всегда был скромен: школьное время пролетело незаметно, такой уж Катькин характер, необременительный и дисциплинированный, а теперь и подавно — она приезжала по субботам, сразу набрасывалась на холодильник и страшно удивлялась нашим расспросам об учебе. Школьные уроки были для нее чем-то естественным и потому она на них мало обращала внимания, точно так же теперь относилась к университету. Второй темой для любопытства была Иркина заграничная карьера; девчонки пытали Асрян, но информация поступала скупо и неохотно. Ирка сразу делалась серьезной и старалась перевести разговор в другое русло, что было странно. Всем известна национальная армянская черта — пафос превыше всего. Я знала ее много лет и потому даже не пыталась расспрашивать, а тем более обижаться на скудость информации. Одно было ясно без слов: что-то происходит, что-то важное и неоднозначное. Ирка, имевшая привычку вызывать мне такси после всех, чтобы иметь хотя бы полчаса тет-а-тет, теперь несколько раз подряд выпроваживала меня вместе с девчонками. Я не обижалась; наверное, еще и потому, что тоже не хотела доставать из шкафа свои скелеты и трясти косточками. Только в середине октября Асрян неожиданно выгнала девиц почти в десять и вместо вызова еще одной машины пошла варить кофе.

Значит, разговор.

Я завернулась в плед и уселась на кухонной тахте, подтянув коленки к носу. Ирка начала без предисловий:

— Что там Сухарев?

— А что там Григорий, как поживает?

— Ты по порядку давай, Сокольникова.

— Ну, если по порядку, то доктор Сухарев теперь два раза в месяц оперирует в Берлине. Так что Гришка может пойти отдохнуть и прихватить с собой свое бесплодное мозгокопательное ремесло.

— А ваше мозгокопание, значит, плодное?

— А як же.

— Не уходи от темы. Я переживаю, вдруг кто-то про вас узнает, Ленка. Ты в своей старой больничке больше не светилась?

— Нет.

— Часто видитесь?

— Не очень. Пару раз в месяц, максимум.

— И что, планов еще на будущее не настроили?

— Был разговор. Сам затеял, я не начинала. Сказал, что готов и что будет ждать.

— Вот оно… ночная кукушка дневную всегда перекукует.

— Ирка, ты же знаешь. Не только в этом дело.

— Ладно. Просто следи за ситуацией, чтобы потом она сама за тобой не следила.

— Помирать, так с музыкой, Ирка… так что там Григорий?

— У нас все просто. Толерантное высокообразованное европейское общество. Обсуждает с женой природу своих чувств к прекрасной русской; у них же все, что из России, все русское. Придурки, одно слово. Короче, в семейном кругу пришли к выводу, что природа влюбленности глубока, но для понимания еще нужно время. Представляешь?! Сука, короче говоря. Это я про них обоих.

— Так это ж как раз в вашей психотерапевтической манере, Ирка. Тебе должно нравиться.

— Да мне придушить его хотелось после такого рассказа. Ишь, тоже. Я что, для этого не жру ничего и морду раз в неделю полирую, что бы он с женой свои чувства обсуждал?! Козел. Ну ничего, подождем.

— Ирка, в таком возбуждении я тебя еще не видела. Не пугай.

— Да ладно, все путем. Главное, карьера прет. Надо уже потихоньку прикрывать частные консультации в Питере. Тут все просто — цену подниму, да и все. Времени не хватает.

Мне хотелось спросить: что дальше, что ты там уже напланировала, госпожа Асрян? Но не стала. Потому что заранее чувствовала — что бы она ни сказала, я все равно расстроюсь.

Полдвенадцатого, я ехала в такси и думала о себе и Ирке. Столько лет прошло, и вот теперь мы еще больше вместе, как никогда близки, почти без слов. Вместе учились, начинали работать, помогали друг другу как могли, ни разу не предав. Вспомнилась та ужасная сцена, когда Стас чуть не погиб из-за маленького кусочка мяса в горле; как я трясущимися руками прокалывала ребенку шею, и как потом мы сидели на скамеечке около нашего приемника и выли, безумно и тоскливо, будто две одинокие волчицы в полнолуние. И вот теперь, когда мы обе изменились до неузнаваемости, еще более крепкая веревка соединяла нас. Старый толстый канат, пропитавшийся соленым и красным.

Иногда по пятницам, в пылу женских разговоров, я ловила на себе ее взгляд. Ирка просто смотрела на меня; а мне казалось, она молча обращается с чем-то смертельно важным. Послание о самом сокровенном и выстраданном; но не ко мне, а к той девчонке, с которой она сидела на лекциях много-много лет назад.

Заклейте свои грязные рты широким пластырем, дамы и господа. С виду все должно быть благородно и дорого.

В первые осенние недели я еще несколько раз возила деньги и лекарства подружке моей несчастной Иванцовой. Огромная коммунальная квартира с высокими потолками; того и гляди, дореволюционная лепнина повалится на голову. Очень похожа на коммуналку моей бабушки, хотя с отличиями — эта грязная, пропахшая табаком и не закрывающимся туалетом. Соседи-алкоголики или одинокие старухи, которым тысячу лет от роду. Больная лежала на раскладушке в самом углу съемной комнаты, не говорила, не двигалась; увидев меня, каждый раз начинала плакать. Я брала на кухне старую табуретку и сидела около нее, хотя бы минут пять. Как-то раз на пороге столкнулась с сыном; первый класс — а он уже самостоятельно приходил из школы, помощи ждать было неоткуда. Старая куртка с чужого плеча, на два размера больше, такая же огромная шапка; школьный портфель, давно уже вышедший из моды. Посмотрел на меня мимоходом, не поздоровался и побежал к маме. Я шла вниз по лестнице и плакала.

Несмотря ни на что, жизнь двигалась вперед; в конце октября Асрян издала указ: на ноябрьские праздники всем составом снова плюем на курс валют и едем в Финляндию, на дачу. Возражения не принимались; в приказном порядке народу был отправлен продовольственный список на трое суток. Состав прежний — Женька, Оксанка, семья Костика и мы с Сергеем. Моя Катерина вяло отреагировала на приглашение и объявила о поездке в Москву вместе с одногруппниками. На дешевом ночном поезде, весело и шумно. Какая уж тут Финляндия с тетей Ирой.