Я послал мамочке открытку: «Дорогая мама, прости, что не позвонил до отъезда, но по моим телефонам говорить теперь небезопасно. Все будет в порядке, так что не волнуйся. Здесь правда здорово, а я пошлю тебе письмо, когда доберусь туда, куда сейчас еду. Со всей моей любовью. Твой беглый сынок Киф».

Брайан, Дебора и Анита заняли заднее сиденье, а я устроился на переднем рядом с Томом Килоком и всю дорогу ставил сорокапятки на маленьком филипсовском автопроигрывателе. Трудно сказать, вспоминая то путешествие, как и почему в машине под конец настолько накалилась атмосфера. Само собой, не без помощи Брайана, который вел себя еще гадостней и капризней, чем обычно. Том — старый солдат, воевал под Арнхемом и все прочее, но даже он не мог не реагировать на склочную обстановку в машине. Брайан с Анитой окончательно ушли в глухую взаимную обиду, когда она отказалась бросить какую-то свою текущую актерскую работу, чтобы круглосуточно выполнять домашние обязанности его гейши, восхвалительницы и боксерской груши — чего бы ему ни пожелалось, включая участие в оргиях, от чего Анита всегда отказывалась наотрез. В той поездке он не переставал жаловаться и ныть, как ему плохо, как он не может дышать. Никто не принимал его всерьез. Брайан, конечно, страдал от астмы, но он точно так же страдал от мнительности. Я тем временем занимался диджейством. От меня требовалось заправлять в эту чертову штуку сорокапятки с любимыми напевами — по тем временам в основном производства Motown. Анита утверждает что слышала в моей подборке явные смыслы и намеки — в случайно попавшихся вещах типа Chantilly Lace и Hey Joe. Но песни вообще все такие. Сколько намеков найдешь — все твои.

Во Франции мы провели первую ночь все впятером в комнате обшежитского типа, практически на чердаке, — это было единственное место, которое нашлось в такой поздний час. На следующий день мы добрались до места под названием Корд-сюр-Сьель — живописный городок на холме, который Деборе приспичило посмотреть. Когда мы уже приближались, из его средневековых стен вырулила скорая помощь, и здесь Брайан уговорил нас поехать за ней до ближайшей больницы, которая оказалась в Альби. Там Брайану поставили диагноз «воспаление легких». Что ж, с Брайаном было никогда не понять, что у него правда было, а чего не было. Но это означало, что его переводят в больницу в Тулузе, где он должен пролежать несколько дней. Там мы его и оставили. Уже потом я узнал, что он поручил Деборе не давать нам с Анитой уединяться. Значит, ему в принципе было все понятно. Мы ему сказали: «Ладно, Брайан, все будет нормально. Мы проедем Испанию, а ты потом прилетишь прямо в Танжер».

Дебора, Кит и Анита в Испании

Итак, Анита, Дебора и я покатили в Испанию, а когда доехали до Барселоны, то отправились в знаменитое место на Рамбле, где играют гитаристы фламенко. Тогда это был злачный район, и когда мы, наслушавшись, около трех утра вышли на улицу, там происходил мини-погром. Народ из всех сил швырялся в «бентли» чем ни попади и особенно разошелся, когда показались мы. Может, они были против богатых, или против нас. Может, это было потому, что я в тот день выставил папский флаг. У меня на машине имелся штырь для флажков, и я их постоянно менял. Прибыла полиция, и ни с того ни с сего посреди ночи в Барселоне я оказываюсь участником дежурного судебного фарса. Низкий потолок, плитка на полу, судья во главе этой ночной выездной сессии, напротив — длинная скамья с примерно сотней парней в линеечку, и я там же замыкающий. Потом вдруг появились копы и начали обхаживать всех дубинками по башкам. Каждый получил по разу. И никто не удивился. Вообще у меня было впечатление, что это вполне рутинный процесс. Попадаешь ночью в такой суд, получаешь стандартную порцию. И я последний на этой скамейке. Том ушел за моим паспортом, пропал на несколько часов, но, когда наконец он его принес, я помахал им у них перед носом: «Её Величество требует»[101]. А они отделали парня прямо рядом со мной. Примерно на девяносто девятой разбитой голове я решил, что они отделают всю скамью. Но нет. Судья только хотел, чтоб я показал на уже отобранных кандидатов — из их обычных завсегдатаев, чтобы было на кого повесить ущерб машине и беспорядки. Но я ничего показывать не собирался. Поэтому все свелось к штрафу за парковку в неположенном месте — подписать листок бумаги, предать деньги. Но и после этого они оставили нас в тюрьме до утра.

Дебора Диксон

На следующий день мы починили ветровое стекло и подняли якорь с новой надеждой, но без Деборы, которой хватило переругиваний в машине и полицейских участков, и поэтому она решила вернуться в Париж. Лишившись чужого присмотра, мы поехали в сторону Валенсии. И между Барселоной и Валенсией Анита и я обнаружили, как сильно мы интересуем друг друга.

За всю жизнь я ни разу не подкатывал к женщинам. Я просто не знаю, как это делается. Инстинктивно я всегда оставляю это ей самой. Что не очень нормально, но я не способен исполнить этот трюк с подкатом: «Эй, красавица, как дела? Может, уединимся?» Я в таких случаях проглатываю язык. Наверное, все женщины, с которыми я был, — им приходилось снимать меня, так или иначе. Но, с другой стороны, я подкатываю по-своему — создаю поле невыносимого напряжения. Кому-то придется что-то сделать. Она либо просекает тему, либо нет, но сделать первый шаг я не способен. Я всегда знал, как действовать в женском окружении, потому что из двоюродных у меня большинство были сестры, и я чувствовал себя очень уютно в их компании. Если им интересно, сделают первый шаг сами. Вот чему меня научил опыт.

Так что первый шаг сделала Анита. Я просто не представлял, как можно полезть к девушке друга, пусть даже он превратился в сволочь даже по отношению к ней самой. Такой вот во мне живет сэр Галахад[102]. А ведь она еще и красавица. Мы все сближаемся и сближаемся, и вдруг — раз — в отсутствие своего мужчины она набирается смелости разбить лед и послать все к чертям. На заднем сиденье «бентли» где-то между Барселоной и Валенсией Анита и я посмотрели друг на друга, а напряжение уже зашкаливало, и вот не успел я опомниться, как она делает мне минет. И тогда напряжение исчезло. Уф-ф. И вдруг мы теперь вместе. Когда тебя застигает такое, говорить как-то не хочется. Ощущаешь даже без всяких слов — огромное чувство облегчения, что вот сейчас что-то разрешилось.

Стоял март, в Испании это уже весна. В Англии и Франции мы все ежились, зима зимой, но стоило перебраться через Пиренеи, как уже через полчаса наступила весна, а к моменту, когда мы добрались до Валенсии, — и вовсе лето. До сих пор помню аромат апельсиновых деревьев в Валенсии. Вообще, когда впервые ложишься в постель с Анитой Палленберг, все очень хорошо помнится. В Валенсии мы остановились на ночь и взяли номер под именем графа и графини Зайгенпусс, и тогда я в первый раз переспал с Анитой. А из Альхесираса, где мы уже были графом и графиней Кастильоне, паромом и машиной добрались до Танжера и поселились в отеле El Minza. Там, в Танжере, находились Роберт Фрейзер, Билл Берроуз, Брайон Гайсин, его друг и соратник по «нарезкам»[103], еще один хиппующий выпускник публичной школы, и Билл Уиллис, декоратор особняков экспатриантов. Нас встретила стопка телеграмм от Брайана с требованием, чтобы Анита вернулась и забрала его. Но мы не собирались никуда трогаться, кроме как в старый город, в танжерскую касбу. Где-то неделю у нас непрерывный трах-трах-трах в этой самой касбе, мы резвимся, как кролики, но и гадаем одновременно, как со всем этим будем разбираться. Потому что в Танжере мы вообще-то ждем Брайана. Ведь мы его ссадили только для того, чтоб он подлечился. Как помню, и я, и Анита старались держаться приличии по крайней мере друг перед другом. «Когда Брайан приедет в Танжер, сходим туда-то и туда-то». «Давай позвоним, узнаем, как там его здоровье». И все в таком духе. И одновременно думаем о нем в самую последнюю очередь. То есть, по правде: «Блядь! Брайан появится в Танжере, и придется начать играть в игры». «Да уж, хоть бы он коньки откинул, что ли». Опять же с Анитой большой вопрос: она с ним или она со мной? Мы понимали, что создаем неуправляемую ситуацию, может быть, угрозу существованию группы. И мы решили сдать назад, предпринять стратегическое отступление. Анита не хотела бросать Брайана. Не хотела уходить — сплошные слезы и сопли. Она переживала о том, как это скажется на Stones, будто это великое предательство, которое может все обрушить.