Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этими словами Ловетти раскрыл свой портфель и вывалил на стол дюжину номеров “Известий”. Развернул одну из газет, нашел нужное место и с усмешкой пришлепнул по нему ладонью.
Прочитав заметку, Лашке хитро улыбнулся.
— Ну-ну! — он с уважением посмотрел на гостя. — Любопытно придумано…
— Теперь устроим проверку, — Ловетти перетасовал газеты. — Итак, перед вами различные номера “Известий”, среди них один, сделанный нашей службой. Определите, какой именно! Вот лупа, вооружитесь ею и не спешите.
В течение получаса Лашке тщательно изучал газеты, всматриваясь в шрифты и клише, пробуя на ощупь бумагу.
— Хорошая работа, — проговорил он наконец. — Не знаю, что и думать. Впрочем, вот, кажется, этот экземпляр.
— Доведите дело до конца и отыщите хронику, в которой говорится об этой особе. Напоминаю, заметка на последней странице.
Лашке осмотрел газетную страницу. Заметки о Брызгаловой не было.
— Сдаюсь! — он широко улыбнулся. — Сделано чисто. Хотите сегодня же повидать пленницу? Что ж, согласен. Однако подождем, чтобы вернулась Аннели. Она заканчивает разговор с нашим агентом на материке. Это он передал по рации о гибели геликоптера.
— Кстати, что за человек?
— Немец. Натурализовался здесь. Я бы сказал, корнями врос в страну. Характеризуется весьма положительно. Действует под надежным прикрытием: священник, имеет приход… Вот и Аннели.
Вошла Райс, подсела к столу, устало потерла виски:
— Я дала указание агенту. Он не будет тревожить группу у Синего озера.
— Спасибо. — Ловетти встал с кресла: — Теперь мы отправимся к русской. Хотел бы условиться о тактике. — Взглянул на Лашке: — Как я понял, в ее глазах вы суровый служака?
— Служака и педант.
— Очень хорошо, ведите и дальше эту роль. Ну а я — высокое начальство, по натуре либерал и добряк, хотя и скрываю эти свои качества. Ко всему, являюсь коллегой сеньоры Анны Брызгаловой по исследованиям…
— Простите, хочу уяснить, почему вы вдруг проявили заботу о евангелическом миссионере и его спутниках? — спросила Аннели Райс. — Мы взяли бы их на первом же перевале. Это в десяти милях от города, там расположен один из наших опорных пунктов. Напомню, старик, его дочь и другие члены группы парализуют усилия тех, кто должен обеспечивать нам экспериментальный материал.
— Я привез целый выводок девиц.
— Материал будет израсходован. А что потом? Снова придется дрожать над каждой экспериментальной особью?.. Поймите, мы не можем терять такой продуктивный район. Ведь окрестности Синего озера населены несколькими индейскими племенами!
Ловетти вернулся к столу:
— Известно ли вам, как зарабатывает себе на жизнь семья того евангелического миссионера? — раздраженно спросил он.
— Добывает чикле.
— Верно. А как получают эту продукцию, тоже знаете?
— Чикле является соком дерева сепадилья.
— Ага, мы приближаемся к главному. Где же произрастает сепадилья?
— Это южные районы Мексики, далее, некоторые области Гватемалы, Гондураса…
— А также район Синего озера — уникальное место по микроклимату и почвенным особенностям…
— Что из всего этого следует?
— То, что в тени этого дерева — повторяю, в непосредственном соседстве с сепадильей, таком тесном, что я могу употребить выражение “в ее тени”, — произрастает некий сорняк…
Лашке насторожили взволнованность, страстность, звучавшие в голосе гостя.
— Сорняк? — переспросил он. — Что за сорняк?
— Мне неизвестно его название. Но знаю, как он выглядит и какими качествами обладает! В обоих ваших фильмах персонаж был подвергнут обработке неким наркотическим средством. Это была марихуана? Может быть, ЛСД?
— Не то и не другое. Препарат изготовил Бартье.
— А сырье?
— Бартье унес в могилу тайну своего препарата.
— Многое он не записывал, держал в голове, — сказала Райс. — Мы пытаемся поправить дело. Думаем, получится. Но потеряно много времени!.. В какой связи вы спросили обо всем этом?
— Сорняк, о котором я упоминал, есть исходное сырье для производства нового уникального снадобья.
— Похожего на препарат Бартье?
— Есть основания думать, еще более сильного!
— Хотела бы сказать… — Райс потерла виски. — Почему-то меня тревожит девица, повезшая в джунгли миссионера. Приехала в город в тот день, когда в церковь принесли раненого. В церкви оказалась, когда потребовался врач, чтобы перевязать старика… Здесь бы и делу конец. Так нет — вдруг решает везти в сельву всю эту ораву. Зачем, я спрашиваю? Это подумать — сунулась в страшные лесные дебри, да еще за рулем собственного “лендровера”!
— Она еще и художница, — вступил в разговор Лашке. — А люди искусства экспансивны, нередко совершают поступки, которых не предскажешь.
— Не знаю, что и думать… — Райс покачала головой. — Нет, девица мне не нравится. Слишком уж бойкая!
— Вспомни свою молодость, — сказал Лашке. — Ты и не такое вытворяла!
У Аннели Райс загорелись глаза. Она привстала с кресла, стукнула кулаком по столу:
— Ну-ка, оцени свои слова! Знаешь, что ты сейчас сказал?! Выдал предположение, что она не просто богатая бездельница, скачущая по свету в погоне за острыми ощущениями, но и особа, которая преследует совсем иные цели!..
— Скажем, разведчица?
— Не знаю… Но согласись, что девица может оказаться не такой уж простушкой. — Райс задумалась, тряхнула головой: — Вот уж совсем странно: в церкви была еще одна женщина. Тоже недавно появившаяся в городе…
— Что же вас встревожило? — Ловетти встал. — Неужели приезд каких-то женщин — событие из ряда вон выходящее? Ладно, мы отправляемся по лабораториям.
Белая звезда, неправдоподобно крупная, светила почти в самой середине квадратного, забранного стальной сеткой окна. Вспыхнула новая звездочка — крохотная, еще более яркая. Показалось, что она движется. Брызгалова села в кровати, нашарила шлепанцы и прошла к окну. Верно, это был искусственный спутник — в течение минуты пересек аспидно-черный кусок неба за окном и исчез. Через час будет над Европой, быть может, в небе Москвы…
Вздохнув, женщина вернулась к кровати, легла. Уже час, как в постели, а сна все нет. И так почти каждую ночь.
Она вытянулась на спине, подложила руки под голову. Широко раскрытые глаза глядели вверх, в темноту. Было тепло и тихо. Из расположенных неподалеку лабораторий не доносилось ни звука: с наступлением темноты смолкали голоса животных, шаги и говор персонала. Оставался лишь размеренный рокот накатывавшихся на рифы океанских волн. В такие часы в сознании особенно четко вставали картины того, что произошло…