class="p1">...Вскоре Владимир с немногими своими спутниками углубился в глухую, дремучую пущу. Взору юного князя предстали знаменитые Брынские леса, воспетые в былинах — воистину, тёмный, нелюдимый край. Нигде не слышно было человеческого голоса — только щебетали на деревьях птицы да по ночам раздавался в чаще зловещий вой волков. Дорога, и та становилась нехоженой, бугристой, прямо как лесная тропинка, а порой и вовсе приходилось пробиваться с мечом в руке сквозь густые заросли.

Одна мысль не давала молодому князю покоя. Наконец, решившись, он высказал её воеводе Ивану:

— Скажи, воевода, ведь неправедно поступил князь Изяслав, не давши людинам оружья и коней? Я мыслю, князь должон с людьми ладить, но не в прю вступать в час лихой. На то он и правитель. Аще неправ, вразуми мя, воевода.

Иван ничего не ответил. Он лишь тяжело вздохнул, передёрнув плечами, а про себя подумал: «Вот молод совсем Владимир, а экие мудрые слова сказывает. Чует сердце, славные дела ждут его».

Глава 42

СПАСЕНИЕ ЯРОВИТА

На западе заходило солнце, тусклым багрянцем озаряя злосчастное поле брани на Альте. Мертвенная тишина нарушалась лишь криками хищных птиц, которые слетались из близлежащих дубрав и с жадностью набрасывались на такую лёгкую, доступную им добычу, ведь десятки воинов — руссов и половцев, навсегда остались лежать на этом поле.

Вот могучий киевский богатырь, упавший навзничь на жёлтую, иссушённую степную траву, раскинул в стороны руки и словно погрузился в сон. Глаза его, широко раскрытые, невидяще смотрели на тёмное вечернее небо и низкие густые тучи, гонимые ветром на север, на Русскую землю. И так же, как и тучи, уже где-то неслась по дорогам Руси безжалостная и стремительная половецкая конница. Чёрный ворон подлетел к мёртвому, сел на голову, вцепился острыми когтями в щёку и принялся с наслаждением выклёвывать глаз — любимое своё лакомство.

Неподалёку в скрюченной позе, с искажённым злобой лицом возлежал половецкий воин, поражённый в живот длинной стрелой. Руки его, уже холодные, сжали в предсмертной судороге древко стрелы, пытаясь, видно, вырвать её из тела. Но не успел половец, смерть опередила его и словно надела страшную маску на лицо, изуродованное глубокой раной. Хищные острые зубы степняка выставились наружу и, казалось, ещё могли заскрежетать в лютом остервенении.

В двух шагах от половца валялась отрубленная рука, плавающая в багровой луже крови. Здесь же, обхватив друг друга в смертельных объятиях, застыли два воина, русский и половец. Вдали, в глубине поля выставлялся обломок некогда длинного копья и чуть заметно покачивался, будто живой, под порывами ветра.

Внезапно послышался едва уловимый шорох, и один из воинов, доселе хранивший гробовое молчание, издал глубокий вздох и зашевелился. Вот он приподнялся на локте, опасливо поглядел по сторонам; с трудом, опираясь на огромный прямоугольный щит, встал и, шатаясь и тяжело, с присвистом, дыша, побрёл к видневшемуся вдали в закатных лучах берегу реки. Левая рука его бессильно повисла вдоль туловища, из плеча тонкой струйкой текла кровь, шлем на голове был весь покорёжен и изломан. Наверное, только по изорванному в клочья дорогому плащу да панцирному нагруднику можно было узнать в этом воине со всклокоченной чёрной бородой, некогда холёной, а теперь растрёпанной на ветру, видного черниговского боярина Яровита.

Когда отходили с поля грядущей сечи полки Святослава, упросил он князя оставить его здесь со своими людьми, помочь дружинам Изяслава и Всеволода. Не разделял боярин мыслей и чаяний своего князя, а в лихой час хотел показать всем, и в том числе Изяславу со Всеволодом, что не такой он, как прочие черниговские были.

Святослав равнодушно усмехнулся и отпустил его. Едва успел Яровит воротиться в лагерь, как налетела на его маленький отряд озверелая орда. Долго рубились при свете факелов, сильный удар сбил Яровита с коня, он упал на полынное поле и больше уже ничего не помнил.

Очнулся боярин от острой, колющей боли в плече. Долго лежал, собирался с силами, смотрел на хмурое вечернее небо. Раненое плечо сильно кровоточило, малейшее движение причиняло резкую боль.

Обмыв рану речной водой и кое-как перевязав её обрывками плаща, боярин в раздумье опустился на землю. Чёрные глаза его выражали тоску и обиду на горькую судьбу, но порой в них неожиданно вспыхивали живые искорки, думал он, что теперь ему делать и как бы поскорей пробраться к своим.

«Вот так, один посреди убиенных, — с грустной улыбкой подумал он, оглядывая поле. — Надо, однако же, коня где-то искать».

Он устало поднялся с земли и медленно пошёл по полю, опасливо озираясь. Ни единой души живой, трупы и трупы.

Яровит с отвращением пнул лопавшуюся под ноги отрубленную половецкую голову в аварском шеломе и отогнал от себя обнаглевшего жирного ворона, который так и норовил сесть на раненое плечо. Закрыв в отчаянии ладонью лицо, боярин свернул в небольшую рощицу и...

— О, Боже, Ты всемогущ! — не удержался он от радостного восклицания, увидев перед собой низкорослого степного конька, спокойно жующего жухлую траву.

— Нет ли кого рядом? — Яровит огляделся. — Слава Всевышнему! Верно, этот конь от табуна отбился или хозяина в сече потерял.

Почуяв незнакомца, конёк злобно заржал. Яровит подошёл к нему и погладил здоровой рукой по густой чёрной гриве.

— Дикий, необъезженный, на него и сесть-то трудно будет. И седла нет на коне. Половцы ведь без сёдел скачут.

С превеликим трудом он забрался на сопротивляющееся животное, но проклятая скотина яростно забила копытами и понесла, норовя сбросить вершника. Несколько раз Яровит был близок к земле, перед глазами его качалось небо, колыхались степные травы, мелькали придорожные камни и кочки. Всё же кое-как ему удалось удержаться верхом на коне. Изрубленный шелом остался лежать неведомо где, плечо нестерпимо заныло, ладонь здоровой правой руки стёрлась в кровь от поводьев, которые натягивались и врезались в кожу. Наконец, конёк устал и нехотя подчинился всаднику.

На землю спустилась ночь. Яровит осмотрелся по сторонам: вокруг простиралась бескрайняя степь, на небе чуть заметно мерцали тусклые звёзды. Внезапно начался дождь, тяжёлые, холодные его капли неприятно ударили в лицо.

С трудом определив, куда ехать, Яровит перевёл конька на рысь.

Наутро впереди показались хорошо знакомые воды Днепра. Яровит вымученно улыбнулся: «Вроде выбираюсь».

Подъехав к реке, он спешился, умылся и жадно напился чистой, прозрачной воды. Когда поднял голову, вдруг послышался ему за спиной отдалённый непонятный гул. Нахмурив чело, боярин резко выпрямился. Вдоль берега со свистом и улюлюканьем нёсся большой половецкий отряд.

—