Прежде чем уйти из города, я внезапно сообразил, где можно отыскать неповрежденные изображения фараонов-еретиков.

Я поспешил в давно покинутую мастерскую двух любимых художников фараона, Бека и Тутмоса, и там, в комнате, в которую можно было попасть из огромной сводчатой ниши в стене из грубого камня (мы с Тутом отличались особым талантом находить такие помещения), обнаружил несколько работ, которые их хозяин, очевидно, хотел сохранить как весьма ценные, но потом не стал за ними возвращаться, боясь быть обвиненным в приверженности прежним порядкам. Среди них находился прекраснейший бюст Нефертити. У меня перехватило дыхание. Вероятно, скульптор был влюблен в царицу, впрочем, как и все, кто знал ее. Невозможно было себе представить, что он часами смотрел ей в глаза и остался равнодушным. Но если я в ее присутствии терял всякую способность к действию, скульптор в полной мере проявил свое мастерство. Следуя принципу абсолютного реализма, который ввел Эхнатон, он сумел, как никто, передать ее величавость и силу без всякого ущерба ее небывалой красоте. Я любил работы Тутмоса именно за это. По сравнению с этим чудом бесчисленные изображения фараонов, карающих врагов, сцены охоты или танцев и особенно сцены с участием богов, будь то в связи с переходом в вечность или более прозаическими ситуациями, казались мне невыносимо скучными и даже приводили в отчаяние. Они всегда отличались чопорностью, использованием одних и тех же символических цветов, узоров, выражений лица, поз. Я вновь благословил Эхнатона за такое понимание искусства. Он был никуда не годным политиком, но тонко чувствовал прекрасное. Как ни странно, самый уродливый, нескладный фараон настоял на том, чтобы его изображали таким, каким он был, со всеми его недостатками. Конечно, при такой жене, как у него, смотреть на другие тела было незачем. Он был душой, она – телом… и могуществом, только он об этом не догадывался.

Если не учитывать неудавшегося покушения на его жизнь, Эхнатон, возможно, проклял Амона и отрекся от него потому, что этот бог, покровительствовавший его отцу, не дал ему ничего, кроме уродливого тела и страданий, и даже не пожелал излечить его от обычного человеческого недуга.

Я не мог оставить здесь этот бюст, хотя он был довольно большим и тяжелым, и даже захватил с собой несколько более мелких работ. Я подумал, что если скульптор жив, то рано или поздно я с ним встречусь и скажу, что бюст у меня, а если мертв, то ему приятно будет знать, что его работа в любящих руках преданного царице человека. С одной стороны, его произведение должно было бы оставаться там, где его спрятали, с другой стороны, было бы печально, если бы никто не увидел бюста, созданного для того, чтобы напоминать о красоте отсутствующей царицы, а находясь у меня, он, несомненно, исполнит свое предназначение.

Заглянув в одной деревне к торговцу мелкими произведениями искусства, я сумел оплатить свою поездку в Фивы. По пути я попытался навести справки о моем отце, однако сведения, полученные мной, рисовали его таким героем, что ими можно было пренебречь.

Стражам, охранявшим ворота в Фивах, я назвался бедным торговцем из далекой провинции, которого ограбили в пути, и вошел в великий город, чтобы попытать счастья.

Мне не составило большого труда разузнать об Эйе, а уж тем более обмануть его стражу. Странно, что при такой охране старика еще не убили, но ввиду того, что я прикончил лучших его людей, упрекать его за это было бы несправедливо.

Я спрятался в одном из служебных помещений, где меня никто не мог найти, а с наступлением темноты прокрался к покоям старика и, притворившись простым слугой, попросил разрешения войти.

Почтенный Эйе не узнал моего измененного голоса, и я вошел. Подняв глаза, он вздрогнул и несколько мгновений смотрел на меня так, словно перед ним стоял живой призрак.

– О боги!

Он обнял меня, искренне радуясь встрече. Я едва мог говорить. Вообще-то я думал, что старик не переживет смены власти.

– Как ты?

– Здоровье меня не подводит. Думаю, Амон сохраняет мне жизнь, чтобы я стал свидетелем бесславных времен. Твое появление – как луч света во мраке ночи.

Я улыбнулся.

– Тебе ничто не мешает заниматься делами?

– Я мог бы быть завален работой, так было всегда с тех самых пор, как я перестал быть ребенком, но теперь я практически ничем не занимаюсь. Существует негласная договоренность, гарантирующая мне жизнь. Я судья или считаюсь судьей, наделенным определенной властью, но мне ничего не позволяют делать, только получать выплаты за заслуги от фараона, чтобы я молчал и мог спокойно умереть. Я даже не знаю, не осквернено ли вечное жилище, которое я готовил для себя всю жизнь. Какая ирония судьбы, что именно мне пришлось отменить религиозные предписания Эхнатона! Но у меня не было выбора. В их руках вся страна.

– Так было всегда.

– Верно.

– Народ, как и во все времена, довольствуется зерном, молитвами и тяжким трудом, а жрецы скрывают от него те плохие вести, которые не могут превратить в хорошие.

– Какие плохие вести? Это связано с моим отцом?

– Да, близится великая битва. Враг собрался с силами и хорошо вооружен. Хетты долго и упорно готовились, учились на своих ошибках. Мы тоже от них не отставали. Жрецы выслушивали советы твоего отца, в этом я не могу их упрекнуть, но во времена Эхнатона из‑за их происков армия бездействовала.

– Когда ответственность за царство нес Атон.

– Да. Это было частью грандиозного плана.

Мы сели, и слуги принесли угощение. Я покосился на них.

– Надеюсь, эти окажутся более верными, чем прежние.

– Сегодня ни в ком нельзя быть уверенным. Поставь себя на их место.

– Это невозможно, они все погибли.

– Ну и ну! Я знаю, твой отец сделал из тебя хорошего воина. Расскажи-ка мне, как это было.

Повисло неловкое молчание.

– Как мой отец?

– С ним все в порядке. Трудится как никогда. Никто не знает, кто одержит победу в этой битве. Гнев хеттов велик.

– Неудивительно. А что произойдет потом?

Эйе пожал плечами.

– Нашу армию разгромят, города и деревни будут яростно сопротивляться, в конце концов их захватят и сотрут с лица земли… В этом случае я без сожаления расстанусь с жизнью, чтобы этого не видеть… Но если мы победим хеттов, мы должны будем продолжать нашу тайную борьбу против Амона, чтобы восстановить порядок в государстве.

– И ты полагаешь, что Тут способен возглавить эту борьбу?

Старик рассмеялся.

– Если бы он слышал, как ты его назвал, он убил бы тебя.

– Без малейшего промедления. Я даже слова не успел бы сказать. Но я хочу услышать твой ответ.

– Дело в том, что я этого не знаю. – Он потер лоб. – Видишь ли, теперь, когда мне нечего делать, я очень устаю. Всю жизнь я мечтал отойти от дел и жить спокойно, а теперь, когда получил эту возможность, мне это не нужно. Не знаю, что тебе ответить. Твой отец готовит государственный переворот, но он поставил ложную цель. Нужно свергнуть верховного жреца, а не Тута, хотя у него отвратительный характер и он упрям как осел.