— Чего ты хочешь? — шепнул сундучку Андрий. — Чего уставился?

Он поднял его на руки: легкий, почти невесомый. Внутри — неужто пусто? Да нет, наверняка деньги лежат или смарагды какие с рубинами.

— Дядьку, а можно посмотреть, что в нем?

Ну вот, а думал, спит, сорванец!

— Нельзя. Я зарок дал, что сам не открою и другим не позволю.

— А-а… — разочарованно протянул Мыколка. — Дядьку Андрию, а куда делся волк?

— Кто ж его знает. Убежал куда-то. У него свои дела, волчьи. Спи, к утру вернется.

— Дядьку, а утром нас леший отпустит?

— А как же! Отпустит, еще и велит строго-настрого своим слугам, чтоб не мешали нам, препятствий никаких не чинили. Но это только если ты заснешь. А иначе ночь никогда не кончится. Знаешь сказку про небесную лисицу?

— Расскажите, дядьку!

— Живет в дальних-предальних странах….

— Это в тех, в которых псоглавцы водятся?

— Да. Не перебивай, а то не стану рассказывать. Ну вот, живет там, значит, небесная лисица. Сама из серебра, а хвост — из чистого золота, но пушистый и мягкий. Днем почивает она у себя в норке, а как наступит ночь, осторожно выглядывает в мир: все ли дети спят? Очень она, знаешь ли, детей боится. Ну вот, а как видит, что все спят, выбирается тогда лисица на небо и давай его хвостом мести! Всю пыль, что за день набилась, вычищает, всю грязь — а заместо них снова свет и ясность возвращает. И тогда наступает утро. А вот если увидит небесная лисица, что не спит какой-нибудь постреленок навроде тебя, тогда она из норы не выйдет и ночка так и не закончится. Так что спи, сынку, спи.

Последних слов Мыколка уже не слышал — он мерно посапывал, подложив под щечку кулачок.

— Здоров ты сказки рассказывать, — шепнул с края поляны вернувшийся Корж. — Аж я заслушался.

— Ну как там? — спросил Андрий.

— Странные дела творятся в Вырие, — помрачнев, ответил вовкулак. — Хотя я, конечно, не ахти какой знаток здешних обычаев, но… знаешь, разлито что-то такое в воздухе. И вообще. Не нравится мне все это.

— Погоня за нами?

— Не знаю. Проплутал я по здешнему лесу-нелесу, а без толку. Не нашел я вашего следа, хотя помню его хорошо, по нему же к вам и выбрался в первый раз. Как будто водил кто меня сейчас… но не лес, точно. Сама земля как будто.

— А что ты говорил про воздух?

— Да опять же, не поймешь, что там такое, — скривился Степан. — Все вокруг спокойно, но знаешь, это — спокойствие всполошенного зайца, который думает, куда бежать. Или… хм… волка, который заметил дичь.

— Ты уж определись, волк или заяц, — проворчал Андрий.

Вовкулак только ухом дернул, словно отгонял мошку настырную: понимал, что Ярчук это так, не всерьез, а от безнадеги. Спросил:

— Неужели ничего не придумал?

Андрий зевнул:

— Кое-что пришло на ум. Но давай уж дождемся утра, а там увидим, как оно…

— Спи, — проронил вовкулак. — Я посторожу.

* * *

Утро здесь действительно было мудреное. Солнце вроде бы и взошло, но отсюда его не видно, так что оставалось открытым для взоров одно только небо, все какое-то полосатое, болезненное: черные облака тонкими струнами протянулись по вышней тверди и дружно ползли к окоему. Посмотришь на такое, вздрогнешь, перекрестишься — да и возблагодаришь Господа, что довелось прожить еще день.

К тому времени, когда заявился посланник от леса-нежитя, они успели позавтракать, чем Бог послал, и собрать вещи. Человечек-чурбачок очень напоминал вчерашнего, хотя, конечно, был другой (того-то они давеча пустили на дрова).

— Топрае утра, — проскрипел посланник. — Ну што?

— А вот что, — ответил Андрий, попыхкивая люлькою. — Хочешь, значит, движения? Уйти хочешь? А не боишься?

Старичок-бревновичок от переполнявших его чувств вовсю замахал разноразмерными ручонками, словно прямо сейчас собирался взлететь.

— Хачу! Не баюсь!

— Тогда выведи к краю леса, а там я тебе помогу. Подвигаешься всласть, уйдешь — насовсем.

Андрий ждал, что сейчас нежить запросит сперва услугу, а уж потом согласится выводить, или вообще не выведет, а прямо здесь потребует «движения»… Нет, обошлось. Человечек снова распался на веточки-листочки, а деревья расступились, выпуская их с поляны. И даже выстроились двумя рядами, показывая правильный путь.

Так и шли: Ярчук вел в поводу Орлика, на котором ехал Мыколка, а сбоку лениво трусил вовкулак.

— Слышь, братец, надумал что за ночь насчет дороги? Вместе пойдем или как?

— Еще не решил, — уклончиво ответил Андрий. — А чего спрашиваешь?

— Да вот… мысль тут одна в голову пришла — и никак не оставляет, зараза. Я ведь про что… Ты ж знаешь, у нас иногда случается, теряем над собой власть: тело делает не то, чего хочет разум.

— Ну, это со всеми случается.

— Ты ж понимаешь, о чем я.

— Понимаю. И на что намекаешь, тоже понимаю. Оставь. И не слишком переживай, я никому здесь не верю, ни тебе, ни… — он осторожно взглянул на Мыколку: тот по-прежнему таращился по сторонам, — ни кому другому. Но зеркальце велело идти за тобой, на этот счет сомнений никаких. А там… там видно будет.

Деревья разом заступили им путь: пришли, значит. Пора расплачиваться — или ложиться в землю костьми, это уж как выйдет.

Андрий подмигнул вовкулаку, запрыгнул на Орлика (Мыколка сидит впереди, позади, на спине, сундучок накрепко привязан) — улыбнулся лесу-нежитю:

— Ну, готов, ваше бесовство?

Тут и старичок-бревновичок нарисовался. «Хатоф», — скрипит.

— Тогда что ж… Изволь.

Пыхнул Андрий люлькою как следует, вынул изо рта да и вытрусил угольки прямо в папортниковые кудри бревновичка. Занялось мигом, Ярчук даже сам не ожидал от огня такой прыти — оставалось уповать на собственную. По-особому свистнув Орлику, он пригнулся — и полетели, только ветер оселедцем поигрывает, в пальцах своих невидимых разминает!

…Остановились на дальнем холме, куда нежить уж никак бы не смог дотянуться, если б и хотел.

А он, собственно, не хотел. Не до того было лесу-нелесу. Он горел. Сосны свечами-переростками уткнулись в полосатое небо и, казалось, извивались, но не от боли, а от невероятного наслаждения: «Наконец-то!.. уйти!.. двигаться!..» Пол-окоема полыхало, с глухим звериным стоном валились один за другим стволы…

Вдруг от леса отделилась бабочка и быстро-быстро полетела к стоявшим на холме. Вовкулак угрожающе оскалился, но Андрий успокоил его: действительно, что способен сделать один-единственный мотылек?

К тому же теперь они видели, конец ее брюшка горел — и было неясно, почему она до сих пор жива.